Возвращение. Танец страсти

Муж Эльвиры Дельгадо находился в Севилье, когда войска заняли Гранаду, а его крайне правые взгляды удерживали его от путешествия по прилегающим территориям, которые до сих пор находились под контролем Республики. Из-за этого обстоятельства Игнасио еще больше радовался военному перевороту. Он купил номер «Эль Идеаль», сейчас лежавший на столике в баре, где пелись дифирамбы «прославленному генералу Франко», — политические пристрастия газеты сомнений не вызывали. Поздним утром Эмилио спустился вниз и увидел эту газету; ее заносчивые заголовки оскорбляли каждого, кто поддерживал Республику.

— Фашистский ублюдок! — воскликнул он, бросая газету через комнату. Страницы разлетелись по полу ковром.

— Эмилио, прошу тебя! — кричала мать. — Ты только сделаешь хуже.

— Хуже, чем уже есть, не бывает, разве нет?

— Но когда все уляжется, генерал Франко наверняка окажется не такой уж сволочью, — ответила она. Эмилио, как и мать, прекрасно понимал, что она сама не верит ни одному своему слову.

— Мама, я говорю не о Франко. Я говорю о своем брате. — Он поднял одну из страниц газеты и поднес ее к носу матери. — Как он смел принести в дом такую мерзость?

— Это всего лишь газета. — Даже если по всей стране ситуация была не ахти, Конча стремилась, чтобы в ее семье царили мир и спокойствие. Она старалась примирить братьев. Эмилио знал, что мать так же, как он, ненавидит все, что делает Франко.

— Это не просто газета. Это пропаганда. Неужели ты не понимаешь?

— Но, насколько мне известно, сейчас в продаже только такие газеты.

— Мама, послушай, пора тебе уже открыть глаза и узнать правду об Игнасио.

— Эмилио! — воскликнул Пабло, который пришел, услышав громкие голоса. — Довольно. Мы больше ничего не желаем слушать…

— Отец прав. Довольно с нас войны на улицах, давайте не будем повышать голос еще и дома.

В этот момент появился Антонио. Он знал, что давняя вражда между младшими братьями только усилилась. Это было связано с конфликтом, который подобно землетрясению потряс всю страну. Политические разногласия вошли в их дом. Бескомпромиссные консервативные взгляды тех, кто пытался захватить власть в стране, таили для Эмилио личную угрозу. Эти двое юношей так же неистово ненавидели друг друга, как республиканцы и фашистские войска, патрулирующие улицы Гранады.

Эмилио бросился прочь из комнаты. Все молчали до тех пор, пока не затих звук его шагов по лестнице на чердак.

Новости, которые передавали по радио и печатали в газетах, часто были немногим достовернее слухов, но общая картина становилась яснее: армия Франко не везде одержала победу, на которую рассчитывала, и, хотя некоторые города сдались на милость победителя, многие оказывали ожесточенное сопротивление и оставались преданными действующему правительству.

В Гранаде, как будто для того, чтобы заставить людей признаться, на чьей они стороне, националисты теперь заставляли мужчин записываться в охрану. Эти волонтеры носили синие рубашки и стали сподвижниками тирании. Существовало еще множество способов продемонстрировать свои взгляды, и цвет рубашки указывал, к какой именно правой группировке ты принадлежишь: к синим, зеленым или белым. Правые любили дисциплину и порядок.

К концу июля Антонио заметил, как подобная политика дает в Гранаде свои результаты. Забастовки прекратились, и какое-то время казалось, что ничего не произошло. Такси стояли на обычных остановках, магазины работали, кафе поставили навесы. Светило солнце, а жара была уже не такой удушливой, как на минувшей неделе.

Вроде бы ничего не изменилось, но на самом деле изменилось все. Тогда как большая часть страны оказывала сопротивление, Гранада, бесспорно, была на военном положении. Гражданским было запрещено ездить на автомобилях, были запрещены забастовки и ношение оружия.

Как-то Конча, еще одетая в ночную сорочку, пила утренний кофе, когда через парадные двери кафе вошел Игнасио.

— Доброе утро, дорогой, — приветствовала она его, вздохнув с облегчением при виде сына и, как обычно, воздерживаясь от расспросов, где он провел ночь.

Он наклонился, чтобы поцеловать мать во взъерошенную макушку, и обвил руками ее шею. Конча чуть не задохнулась от резкого запаха женских духов. Пахло ландышем или дамасской розой? Она точно не могла сказать, поскольку аромат духов смешался с таким знакомым запахом тела ее сына и запахом сигары (или двух?), выкуренной прошлым вечером.

Он подвинул к матери стул, сел и взял ее руки в свои. Многие годы ее прославленный сын-сердцеед отрабатывал на Конче свои умения. У нее не было любимчиков, но был один сын, который лучше двух других был способен найти путь к материнскому сердцу.

Игнасио должен был принять участие в нескольких представлениях этим летом. Начало сезона по крайней мере на время отложили, а это означало, что Игнасио был волен как птица. Он был явно доволен жизнью и самим собой.

— Все не так ведь и ужасно, верно? — сказал он матери. — Что я тебе говорил?

— Хотелось бы в это верить, Игнасио, — ответила она, глядя сыну прямо в глаза. В его черных зрачках пылала любовь.