Анрио на лошади выехал вперёд. Сешель остановился и поднял руку, призывая к молчанию. Он нёс в руке какую-то бумагу и, возвысив свой зычный голос, приступил к чтению. Это был декрет, только что принятый растерявшимися и ошеломлёнными законодателями. Он приказывал вооружённым мятежным силам немедленно покинуть площадь перед дворцом. Но как сказал Робеспьер (или Шабо?), «там, где нет страха, нет и добродетели». А правительство не располагало средствами, способными пробудить страх, который вселил бы в парижан добродетель.
— Я приказываю вам подчиниться! — опуская бумагу, решительно потребовал Сешель.
— Здесь приказываю я, Эро, — грубо ответил ему генерал.
— Вы! — Сешель осёкся. За его спиной в рядах представителей послышался ропот негодования. — Чего хотят эти люди? У Конвента нет других мыслей и забот, кроме забот о народном благе.
— Чего они хотят, Эро? Вы хорошо знаете, чего они хотят. — Генерал заговорил примирительным тоном. — Нам известно, что вы — хороший патриот, Эро, что вы принадлежите Горе. Вы готовы поручиться головой, что двадцать два предателя из Конвента будут выданы в течение двадцати четырёх часов?
Президент остался непоколебимым.
— Не дело народа, — начал он, — диктовать таким образом…
Его голос потонул в рёве, внезапном, словно удар грома, и как слабеют и стихают вдали затяжные грозовые раскаты, так медленно стихала сейчас ярость толпы. Над морем голов взметнулись руки с оружием. Эро де Сешель не дрогнул. Из-за его спины испуганно выглядывали возбуждённые коллеги-депутаты. Они понимали, что оказались заложниками в том самом дворце, у которого десять месяцев назад выпустили на свободу ярость тех же самых толп.
Анрио, который чувствовал себя в седле всё более неуютно, поскольку его боевой конь от шума стал проявлять норов, всё-таки ухитрился утихомирить Молоха.
— Суверенный народ здесь не для того, чтобы слушать речи, — заявил он, — но для того, чтобы отдавать приказы.
Сешель разыграл свою последнюю карту. Он выступил вперёд, выпрямился и властным жестом выбросил перед собой руку. Его голос прозвучал, словно боевая труба.
— Солдаты! Именем Нации и закона я приказываю вам арестовать этого мятежника.
Молох обуздал своё веселье и затаил дыхание, чтобы услышать ответ.
Анрио выхватил саблю.
— Мы не подчиняемся вашим приказам. Возвращайтесь во дворец и передайте депутатам требование народа. — Клинок над его головой вспыхнул молнией в ярком солнечном свете. — Канониры, по местам!
Солдаты послушно засуетились около направленных на дворец пушек. Задымились запальные фитили. Эро де Сешель и кучка депутатов поспешно и неловко отступили и исчезли в здании дворца.
Де Бац торжествующе рассмеялся, ему вторил хохот близстоящих. Ухмыляющиеся оборванцы с одобрением поглядывали на барона. Тут и там сыпались непристойные шутки.
Барон ждал окончания этой трагикомедии. Вскоре его терпение было вознаграждено. Марат в окружении нескольких негодяев последовал за депутатами в зал Конвента, чтобы назвать двадцати двух представителей, исключения которых он требовал. Сопротивляться такой силе было бы бесполезно. Робеспьер и маленькая группка депутатов из партии Горы приняли декрет об аресте жирондистов. Основная часть собрания сидела в оцепенении, униженная и напуганная диктатом, которому они вынуждены были подчиниться.
На этом Молох снял осаду, и членам Конвента, которые до тех пор фактически были узниками, разрешили разойтись. Они гуськом выходили из дворца под иронические приветствия и насмешки толпы.
Барон де Бац покинул своё зрительское место и взял Андре-Луи под руку.
— Первый акт окончен. Занавес. Пойдём, здесь больше нечего делать.
Их подхватило людским потоком и понесло в прохладную тень сада, где они смогли, наконец, обрести свободу передвижений. Они прошли по террасе Фельянтинцев, улице Сен-Тома-дю-Лувр, и направились к улице Менар.
Здесь, в самом сердце секции Лепельтье, барон арендовал на имя своего слуги, Бире-Тиссо, первый этаж дома номер семь. Учитывая сомнительное положение барона и Андре-Луи, место было выбрано очень удачно. Из всех секций Парижа секция Лепельтье отличалась наименьшей революционностью. Следовательно, её представители, продавая себя, испытывали мало угрызений совести. Андре-Луи уже имел представление, насколько широко раскинул свои сети де Бац. Он платил всем чиновникам, занимающим хоть сколько-нибудь значительную должность — от Потье де Лилля, секретаря Революционного Комитета секции, до капитана Корти, который командовал её Национальной Гвардией.
По пути домой друзья, естественно, заговорили об утренних событиях. Андре-Луи довольно долго отмалчивался.
— Вы не испытываете никаких сомнений? — мрачно спросил он наконец. — Никаких угрызений совести?
— Угрызений совести?!
— Ведь речь идёт о людях, самых чистых, самых лучших и праведных на этой галере.
— Они уже не на галере. Они за бортом, а без них судно гораздо вернее налетит на скалы. Не это ли наша цель?
— Да, верно. И всё же жестоко жертвовать такими достойными людьми…
— Разве они проявили меньшую жестокость, когда пожертвовали королём?