Возвращение с Западного фронта

Странно, подумала Рут, моя мать еще только родилась, а эти фотографии уже вызывали столько воспоминаний в мозгу за этим высоким лбом. Потом мама прожила тяжелую жизнь и исчезла, а в этой старой голове по-прежнему призраками витают воспоминания, словно они сильнее и долговечнее многих жизней…

В дверь постучали. Вошла Эдит Розенфельд.

– Эдит, – сказал Мориц Розенталь, – вечная любовь моя! Откуда ты?

– С вокзала, Мориц. Проводила Макса. Он едет в Лондон, а оттуда в Мексику.

– Значит, ты осталась одна, Эдит…

– Да, Мориц, теперь я пристроила всех. Пусть работают.

– А что станет делать Макс в Мексике?

– Он едет туда простым рабочим, но попытается устроиться в каком-нибудь автомобильном магазине.

– Ты хорошая мать, Эдит, – сказал Мориц Розенталь немного погодя.

– Как и всякая другая.

– Чем же ты займешься сейчас?

– Немного отдохну. А там опять за работу. В нашем отеле появился младенец. Родился две недели назад. У матери кончается отпуск. Вот я и стану его приемной бабушкой.

Мориц Розенталь слегка привстал.

– Младенец? Двухнедельный? И уже французский подданный! Подумать только! Мне это не удалось и в восемьдесят лет. – Он улыбнулся. – А ты знаешь колыбельные песни, Эдит? Умеешь убаюкивать младенца?

– Умею.

– Помнишь песенки, которыми ты усыпляла моего сына? Это было так давно. Вдруг все стало каким-то очень давним. Не споешь ли ты мне сейчас одну из них? Иной раз я себя снова чувствую ребенком, которому хочется уснуть.

– Что же тебе спеть, Мориц?

– Песенку о бедном еврейском мальчике. Ты пела ее сорок лет назад. Тогда ты была очень хороша и молода. Ты все еще хороша, Эдит.

Она усмехнулась. Затем распрямилась и надломленным голосом запела старую еврейскую песню. Ее голос слегка дребезжал, словно музыкальная табакерка, наигрывающая мелодию на высоких нотах. Мориц Розенталь откинулся на подушку и, закрыв глаза, слушал. Он дышал ровно и спокойно. Старая женщина продолжала тихо петь. В голой комнате звучала грустная мелодия, раздавались печальные слова о тех, у кого нет родины:

Изюминками да миндалинками
Станешь ты, еврейчик, торговать…
А пока усни, мой маленький,
Надо спать, еврейчик, спать!..

Рут и Керн сидели молча и слушали. Над их головами шумел ветер времени – в коротком разговоре старика с пожилой женщиной словно прошелестели сорок или пятьдесят лет, и оба собеседника считали вполне естественным, что годы унеслись безвозвратно. И тут же, притихнув, как мышки, сидели два юных, двадцатилетних существа, которым до сих пор даже один год и то казался бесконечным, почти немыслимо долгим сроком; а теперь, когда они внезапно поняли, что все проходит, что все должно пройти, что и к ним когда-нибудь протянется невидимая рука, они почувствовали страх…

Эдит Розенфельд встала и склонилась над папашей Морицем. Он спал. С минуту она вглядывалась в крупные черты старческого лица.

– Пойдемте, – сказала она затем, – пусть себе спит.

Она погасила свет. Все трое бесшумно вышли в темный коридор и ощупью добрались до своих комнат.

Керн толкал тяжелую тачку с грунтом от павильона к месту, где работал Марилл. Вдруг его задержали какие-то два господина.

– Одну минутку, прошу вас! И вас тоже, – обратился один из них к Керну и Мариллу.

Керн осторожно опустил тачку. Он сразу понял, в чем дело. Эти интонации он знал хорошо; даже на самом краю света, погруженный в глубокий сон, он мгновенно очнулся бы от этих вежливых и неумолимых слов.

– Будьте добры предъявить нам ваши документы.

– У меня их нет при себе, – ответил Керн.

– Может быть, сначала вы покажете нам свои документы? – спросил Марилл.

– Конечно, с удовольствием! Вот! Этого вам достаточно, не так ли? Я из полиции. А вот этот господин – контролер министерства труда. Большое количество безработных французов вынуждает нас к подобному контролю…

– Понимаю вас, месье. К сожалению, могу вам предъявить только вид на жительство; разрешения на работу у меня нет. Думаю, вы и не рассчитывали на него…

– Вы совершенно правы, месье, – вежливо ответил контролер. – На это мы не рассчитывали. Но мы удовлетворимся вашим видом на жительство. Можете продолжать работу. В этом особом случае, то есть в связи со строительством выставки, правительство не настаивает на чрезмерных строгостях. Простите за беспокойство.

– Пожалуйста, ведь это ваш долг.

– Можно посмотреть ваш документ? – обратился контролер к Керну.

– У меня его нет.

– А есть у вас хоть какая-нибудь квитанция?

– Нет.

– Вы нелегально въехали в страну.

– Я не имел другой возможности.

– Очень сожалею, – сказал представитель полиции, – но вам придется пойти с нами в префектуру.

– Я рассчитывал на это, – ответил Керн и взглянул на Марилла: – Передайте Рут, что я попался; вернусь, как только смогу. Пусть не беспокоится. – Это он сказал по-немецки.

– Можете побеседовать еще немного, я не возражаю, – предупредительно заметил контролер.