— Чего вы боитесь? — В ее голосе слышалась мольба. — Я знаю, что ваша сестра умерла не по вашей вине, хотя вы и корите себя. Не это ли мучило вас все это время — чувство вины за то, что ваша сестра утонула? И с тех пор призрак Джульетты являлся вам во сне. Вот почему вы так старались доказать, что призраков не бывает. Если их нет, если после смерти никакие духи не блуждают в этом мире, то и Джульетты нет, она не может преследовать вас и искать мести, она существует только в вашем воображении. Не так ли вы думали?
Эш не нашел что сказать, и Грейс продолжала:
— Потом в месте под названием Эдбрук кое-что произошло, и вам пришлось признать существование призраков. Два брата и их младшая сестра Кристина — они открыли вам неоспоримую правду. Как и собирались, потому что были заодно с Джульеттой. Они принадлежали злу, Дэвид, это были злые духи, сговорившиеся с вашей сестрой, чтобы заставить вас страдать не только от сознания вины за смерть Джульетты, но еще и за упорное отрицание всего сверхъестественного, за вашу работу, за вашу книгу, ваши попытки отговорить остальных от веры в мир духов. Боже мой, вы были так уязвимы!
Эмоции захлестывали Грейс, но она сдерживала себя.
— Вы сами понимаете, как смешно это звучит?
Она вдруг опомнилась.
— Тогда скажите, что это не так, попытайтесь отрицать это. Вы не можете притворяться передо мной, Дэвид, теперь я слишком хорошо вас знаю.
В ее улыбке не было насмешки… как у Кристины… и как у Джульетты… Своей улыбкой Грейс хотела сказать, что все в порядке, что она открыла ему его собственные секреты, потому что заботится о нем… Ее глаза смягчились, и снова она попыталась дотронуться до него.
Но он сам взял ее за руку.
— Грейс…
— Вы не поняли, что я чувствую к вам, Дэвид?
Момент был потерян. Все, что Эш хотел сказать ей, все то ужасное, что узнал о Слите и семействе Локвудов, куда-то пропало, на мгновение стерлось, когда Грейс открыла ему правду, которую его заблокированное сознание всегда отрицало. Их физическая близость помогла Грейс проникнуть в его подсознание, где не могло быть лжи, а присутствовало только свидетельство неумолимой реальности. Грейс проникла туда, куда не смог проникнуть даже злобный дух Джульетты, и там обнаружила воспоминания о том далеком дне на берегу реки, когда исчезла сестра, в смерти которой он обвинял себя.
Эш привлек Грейс к себе, и она прижалась к нему.
— Ты нужен мне, — проговорила она тихо, и все посторонние мысли унесло из его головы, потому что давно уже никто не говорил ему такие слова. Он обнял ее, их лица сблизились, и его губы стали искать ее губы. Поцелуи принес ему легкость, эйфорический заряд, снявший усталость и все тревоги. В этот момент он думал только о Грейс.
Через несколько мгновений она тихонько отстранилась, но легкость осталась в нем.
— Сигарета… — сказала Грейс.
Эш смутился, только теперь заметив, что сигарета все еще дымится у него в пальцах. Он быстро загасил ее в пепельнице и снова обернулся к девушке. Она стояла у кровати.
— Пожалуйста… — тихо проговорила Грейс.
Эш подошел к ней, и они вместе опустились на простыни. Грейс легла на спину, а он склонился над ней, и его губы были лишь в дюйме от ее губ.
Он хотел что-то сказать, но она приложила палец к его рту. «Не надо», — говорили ее глаза.
Ее рука погладила его щеку, и он снова прижался к ее губам, ощутив их мягкость, теплоту и влажность. Эш почувствовал, как ее рука скользнула по его шее и прижала крепче, чтобы крепче был поцелуй, и от этой близости пробудилась страсть. Их объятия стали плотнее, ее губы раскрылись, а их тела напряглись, отчаянно сжимая друг друга, языки соприкоснулись, и Эш ощутил содрогание в мышцах, словно от легкого шока. Он услышал приглушенный стон и потерялся в ней, прижав так, что ее голова вдавилась в матрац. Ее ноги раздвинулись, его нога скользнула между ними; ее бедра в напряжении приподнялись.
На кратчайший миг внутренний голос предупредил Эша, что это глупо, что сейчас не время, что нужно кое-что сказать Грейс, но было поздно, потому что оба испытывали одинаковый голод, переживали одну страсть, и даже если бы он захотел остановиться, то не смог бы — ее страстная потребность в нем легко перевесила бы все его желания. Он позволил себе сдаться и отмел все прочие мысли, утонув в уже неконтролируемом желании. Их поцелуи стали менее неистовыми, но более утонченными; они погрузились в души друг друга, их физические тела больше не были барьером для чужого — нет, уже не чужого — сознания.