Возвращение принцессы

Проскурин так и не нажал на спуск Он с силой отшвырнул обрез в сторону, в снег, к той самой сосне, ствол и ветви которой закрывали от него и калитку, и Нину. Встал со скамьи. Не глядя нашарил рукой бутылку, повернулся к веранде.

Нина уже стояла за калиткой, посреди ночной улицы. Она была совершенно мокрая, волосы прилипли ко лбу. Струйка пота медленно ползла по спине, скользила между лопатками — омерзительное ощущение.

Нина пошла прочь, на ходу зачехляя камеру, засовывая ее в сумку, потом сорвалась на бег. Гадость, какая гадость, но это было с ней, это только что было с ней, с Ниной, это она — не кто-нибудь, она уже умеет снимать на пленку чужую смерть.

Там сорвалось Осечка. А если бы этот пьяный безумец нажал на спуск, убил себя? Она, Нина, тоже бы нажала на кнопку своего «Никона»?

Так ведь она и нажала.

Мерзость. Ты себя продала, тебя нет, Нины — нет, есть гадина какая-то, хищная, азартная гадина, на этой распродаже ты — как рыба в воде, ты — в выигрыше, ты с неплохим наваром. Тебе осталось-то всего ничего: сторговаться с Игорем, продать ему эту пленку за две штуки. Он даст: она того стоит. Он поторгуется — и даст.

Нина остановилась. Она давно сбилась с тропинки и теперь стояла по колено в снегу, возле глухого забора. Куда она идет? Она идет к своему Солдатову. Дело сделано — она идет к Петру.

Нет, Нина, давай-ка возвращайся обратно.

Этот сумасшедший там, в пустом доме, допьет сейчас водку, отыщет обрез в снегу, у сосны. Снова попытается нажать на спуск. Может такое быть? Может.

Давай возвращайся.

И Нина повернула обратно. Выбралась на тропинку, пошла быстрее Если ты человек — возвращайся, войди в этот дом, попытайся помешать ему сделать это.

Если ты — человек.

Как жаль, что Петра нет рядом! Сама виновата.

Она влетела в открытую калитку, огляделась. Никого. В окнах свет, входная дверь приоткрыта.

Он отшвырнул свой обрез к сосне, вот сюда. Господи, сделай так, чтобы обрез был здесь, в снегу!

Нина метнулась к сосне обреза не было. Он его забрал. Вот отпечатки его шагов, снег белейший, свежайший, все видно отчетливо. Вот отпечатки — и вот узкое глубокое отверстие в сугробе, куда упал обрез. Отсюда Проскурин его только что достал.

Нина затравленно оглянулась на дом. На окнах ярко освещенной веранды занавесочки такие веселенькие, кокетливые, с оборками. А что за ними? Иди в дом, Нина.

А если он в меня выстрелит? Он сидит там пьяный, безумный. Он вооружен. Он может выстрелить.

Иди, Нина. Все равно иди. Замаливай свой грех.

И Нина поднялась по ступеням крыльца. Ей не было страшно. На то, чтобы понять, что тебе страшно, тоже нужно время. Она толкнула приоткрытую дверь. А если он уже мертвый? И ты сейчас…

— Кто?! — хриплый высокий мужской голос.

Нина вошла.

Проскурин сидел у стола на громоздком стуле с высокой спинкой. На столе стояла пустая бутылка. Рядом лежал обрез.

— Вы кто? — спросил Проскурин, глядя на Нину. Он с трудом ворочал языком.

Нужно прикинуться абсолютной идиоткой. Да, это единственный выход. Если выход вообще есть. Выход всегда есть, ты на этом стоишь, Нина, это твое железное правило. Оловянное.

— Здравствуйте, — сказала Нина как можно приветливей. Такая жизнерадостная кретинка. Улыбайся пошире, сделай шаг вперед. — Я… Я заблудилась. Еду в гости… И заблудилась. — Еще шаг к столу. — А у вас дверь открыта…

— Стойте там, — процедил Проскурин и положил ладонь на приклад обреза.

Нина остановилась Нет, на дурика ничего не выйдет. Какие же у него мутные, страшные, неживые глаза!

— Я сторож. — Он перехватил ее взгляд, брошенный на ружье. — Сторожу. Уходите.

— Но, может быть, вы выйдете со мной? — умоляюще протянула Нина. Улыбайся! И ведь нужно себя не выдать, не показать ему, что ей страшно, теперь ей было очень страшно. — Может быть, вы покажете мне дорогу? Мне нужна станционная площадь Они там рядом живут, те, к кому я…

— Уходите! — Проскурин повысил голос.

Он ее гонит. Она ему мешает. Значит, он хочет сделать то, что он не смог сделать там, во дворе. Значит, никуда она не уйдет. Ладно. Она выберет другую тактику.

— О-ой! — протянула она, округлив глаза, и сделала еще один шаг к столу. — Го-осподи, я вас узнала! — Как голос дрожит, как она фальшивит! Лицедейство — это по проскуринской части, Нина — актриса никудышная. — Господи, вы же Проскурин!

— Убирайтесь! — В мутных глазах его метнулась злоба. — Уходите отсюда!

— Ну не злитесь… Пожалуйста… — Еще один шаг. — Вы же мой любимый…

— Вон отсюда! — прорычал Проскурин, беря в руки обрез. Он ее ненавидел, она его бесила, его все сейчас бесило. — Вон!!!

— Мой любимый… актер… — Нина медленно шла к столу. Ну что он, выстрелит в нее, что ли? — Успокойтесь…

— Вон! — Бешеная муть застилала его глаза, он сжал в руке обрез. — Что, стрелять мне? Убирайся!

— Да положите вы вашу… пушку… — Нина подбиралась к столу, медленно, осторожно, упорно. — Вы что? Зачем? — продолжала она, задыхаясь. — Вы же хороший…

— Вон!

— Добрый… Интелли…

Он выстрелил в стену, вбок, не целясь, навскидку. Пуля прошила драгоценное чрево буфета из красного дерева, изуродовав нижнюю дверцу, расщепив ее пополам.