Возвращение Орла. Том 2

– Час от часу. И тут индусы…

– Не индусы, Ганга – чисто русское, старорусское слово. «Га» – путь, дорога. А река – сама по себе путь, независимо от того, плывёт кто-то по ней или нет, слушай: Вол-га, Селен-га, Печен-га, Осу-га, Моло-га, Оне-га… да мало ли.

Когда Аркадий сделал для себя это открытие, он по квадратику обследовал европейскую карту Союза, и у него получился внушительный список, который, переписанный в алфавитном порядке, одно время был даже чем-то вроде неосуществляемого плана рыболовных путешествий: Авлога, Бурга, Ведуга, Ветлуга, Вердуга, Вига, Визенга Большая (значит, есть и малая), Воинга, Вольга, Воньга, Воймига, Выжига, Енга, Калга, Киренга, Кондега, Кувдженьга, Луга, Мга, Мшага, Невга, Нерга, Олонга, Пезега, Пенинга, Пинега, Пойга, Руйга (две), Серьга, Унга, Юга, Янега, Ярьга, Яньга. Ясно же – это реки-дороги. К списку добавил три реки сибирские, которые знал без карты, – Хатанга в Красноярском крае, Селенга и Ага в Забайкалье. После списка никаких сомнений в правильности его теории быть уже не могло.

– Когда же по этому водному пути ещё и организован твой путь, то есть ты не просто щепкой по течению, а идёшь по этому речному эскалатору, то получается якобы удвоение, движение по движению, путь-на-путь, га-на-га, Ганага, или в звучании – Ганга. В современном смысле Ганга – это просто «судоходная река», но Ганга короче и точнее. И супер-по-русски. Все судоходные реки, кроме каких-то своих местных прозвищ, назывались Гангами, а за главными водными путями это имя закреплялось как собственное. Во всяком случае, одно «га» стопроцентно обозначает если не судоходство в широком торговом смысле, то использование этой артерии хотя бы как трассы, вдоль которой можно попасть в нужное место. Индусы уже в память о великой судоходной реке, где им пришлось счастливо пожить до холодов, может, не одну тысячу лет, и реке их исхода, принесли это имя на новую родину, где река, награждённая таким именем, стала священной. А у нас из общего названия Ганаги осталось одно более конкретное, собственное, но тоже божественное: Волга, путь Бога.

– Была Ганга – стала Волга. Была Ямуна – стала Ока. Это-то уже наше имя, недавнее?

– Не мечтай, у таких рек имена Будде в прадедушки сгодятся.

– Ока – от ока же?

– А может, от финской «йоки»? Йока у них река.

– Нет, от «ока»! Согласись, у воды и глаза, то есть у реки и ока очень уж много общего, ты же сам в неё смотришься.

– Так-то так, но! Но перекрывает всё, конечно, санскрит, там «окас» – жилище, приют, родина. И Сергей Иваныч говорил. Вот она, – Аркадий обвёл рукой пространство, – вот она, родина, жилище, приют. Благодатнейшая же река!

– Ты же говорил, Ока от Акаши? А Акаши – от каши.

– Ну, правильно: каша где? В жилище!

– В голове у тебя каша. Ладно, а когда реки оканчиваются на «ра»? Нара, Пахра, Жиздра…

– Культовые, солнечные реки. Глубоко надо нырять, чтобы разобраться. Но – интересно! Ведь как бывает: говоришь этими словами каждый день – ни один нерв не шевельнётся, говоришь и говоришь, да, собственно, так и должно быть: рыба вон плавает в реке и совсем не думает о том, с какого такого родника вытекли первые её струи… не думает, но знает, потому что в каком-то главном смысле она и есть тот самый родник, вся память, всё знание о нём… Человек тоже ведь – вся земля. Так и я: произнесу какое-нибудь слово, и как пронзит меня этакая обратная молния – сразу родник этот первый вижу, все речки и ручейки, которые в это слово втекали. Вот Ока, не имя, вода эта, сколько в неё втекло! Ужердь, Дугна, Крушма, Калужка… Ты послушай только, какие вкусные у окских притоков имена, говоришь, как пряники ешь: Мышега, Комола, Таруса, Дряща, Вашана, Скнижка, Беспута, Восьма, Смедва, Любинка, Мутенка… я про большие и не говорю: Угра, Москва, Протва, Осётр… А слово… каждое слово – это такая же Ока, вот оно течёт, никому как будто ничем не обязанное, само по себе, но у него есть исток, притоки, левые, правые, чистые, грязные, торфяные, железистые…

– Ну, это же банально – река, речь…

– Да ничего не банально! – Аркадий заволновался. – Я тебе не про всю речь, про слово, про каждое отдельное слово. Ты понимаешь, так в мире всё запутано, трижды восемь раз переврано, и речь уже мутится, только по слову ещё можно добраться до истока, до того самого ключика, из которого всё началось – и само слово, и речь, и эта блудница история… только слово! Ведь кроме рек уже и смыслу не на чем держаться.

– А города?

Аркадий махнул рукой с досадой:

– Что и осталось? Муром да Шатура, а уже Егорьевск с Воскресенском, увы, христианские новоязы.

– Зато понятно, что означают. А Шатура – ни пойми что, то ли от чёрта, то ли от шаткома местного.

– Шатура древнее Мурома и всех остальных, это тоже санскритское слово…

– Ну… понесло, засанскритил!

– Да мы все говорим на санскрите, только не знаем об этом… Вот косим трын-траву, отчего – трын? А это трава на санскрите – трын.

– Достал ты, Аркадий! Мы на русском говорим, это твой санскрит у нас надёргал, что успел, а ты на него молишься.

– Что надёргал?