Читаем Возвращение на Голгофу полностью

Гибель своего рассыльного, ловкого, решительного казака, потрясла Орловцева. Ситуация не предвещала трагического исхода: сперва зазевавшийся немецкий конник выскочил из-за холма на открытое место под прямой ружейный огонь русской роты. Стрелки тщательно выцеливали немца, стреляли не залпами, а по очереди на спор, со смешками, кто первый сшибёт немца с лошади. Конник не продержался и двух минут, казацкая пуля ударила немца в грудь, выбив его из седла на землю. Лошадь, освободившись от наездника, заметалась по полю, кидаясь то в сторону русских, то немецких позиций. С обеих сторон разгорячённые стрелки открыли огонь по лихорадочно мечущемуся животному.

Орловцев не мог оторвать глаз от лошади, втянутой людьми в их безумные распри и обезумевшей от дикой игры. Она казалась ему грозным символом бессмысленной бойни, разворачивающейся на этих совсем недавно мирных полях.

Внезапно рассыльный казак что-то гортанно крикнул, и русские прекратили стрельбу. Немцы продолжали стрелять по лошади, им явно не хотелось, чтобы она попала к русским. Они промахивались, потому что расстояние было великовато для точной стрельбы.

Казак с товарищем кинулись ловить лошадь. Теперь немцы стреляли и по лошади, и по казакам, пытавшимся перехватить ее. Наконец казак ухватил повод уздечки, ловко вскочил в седло и уверенно направил лошадь к русским позициям. И почти тут же немецкая пуля ударила ему в спину. Напарник подхватил тело раненого и удержал его в седле, вскочил сзади на лошадь и прискакал к своим. Лихо соскочил с седла, спустил на землю безжизненное тело товарища, сам при этом оставаясь радостно возбуждённым.

— Стоило ли так рисковать и в конце концов положить жизнь за спасение немецкой лошади? — Орловцев с укоризной смотрел на казака. Тот, взбудораженный от успешно законченного дела, отвечал без тени сомнения:

— Ваше благородие, лошади не люди, они не бывают немецкие или русские, они все лошади. А риск на войне — дело обязательное. Что ж, не сегодня казака порешат, так завтра может такое случиться. А сейчас главное, хотели мы лошадку сберечь и сберегли. Всё остальное как Бог даст.

До десяти часов утра сражение продолжалось с переменным успехом. Командование противника пыталось переломить ход боя: немцы продолжали яростно атаковать Уфимский полк. И, как назло, соседняя 25-я дивизия запаздывала с выходом на свои позиции. Хорошо хоть её артиллерия выдвинулась раньше и успела открыть огонь. Орловцев к этому времени вернулся от уфимцев и доложил офицерам штаба о тревожной ситуации. Многим, в том числе и самому Орловцеву, казалось, что ещё немного, и немцы врубятся клином между двух русских дивизий. Но передовые части 25-й дивизии сами перешли в решительную атаку, местами в штыки, и немцы свои главные силы снова направили на 27-ю дивизию.

Как раз в момент наивысшего напряжения на немецкие позиции прибыл командир 17-го корпуса генерал Макензен и с ходу организовал психическую атаку, двинув на русских свои войска. Части шли в тесном строю, сплошными колоннами под маршевую музыку и с развевающимися знамёнами. Одновременно немецкая артиллерия открыла ураганный огонь по частям 27-й дивизии. Порывистый и дерзкий Макензен решил, что можно, не считаясь с потерями, подавить, ошеломить русских, одним ударом взломать и опрокинуть их оборону. Но русские полки немедленно ответили точным и плотным огнём по всей линии наступающих. Цель перед стрелками была открытая, в результате марширующие немцы понесли огромные потери и залегли.

К полудню с наблюдательного пункта штаба дивизии заметили, что части Островского полка отступают к дороге на Йодслаукен и уже подходят к позициям 5-й батареи, опасно обнажив правый фланг дивизии. Тут же пришло донесение, что Оренбургский полк не выдержал натиска противника и отступил вслед за островцами. Создалась угроза охвата правого фланга. Ситуация складывалась тревожная, необходимо было действовать быстро и решительно. На правый фланг для отражения немецкой атаки перебросили батальон резерва, другой резервный батальон выслали к Маттишкемену в помощь генералу Беймельбургу. Двум артиллерийским батареям приказали взять немцев под фланговый огонь. Этих точных и быстрых решений штаба дивизии хватило, чтобы сорвать прорыв противника. Натиск русских батальонов заставил немцев к двум часам дня отступить в северо-западном направлении, и Островский полк вернулся на свои первоначальные позиции в полном порядке. Орловцев, которого послали в Оренбургский полк, чтобы на месте уточнить обстановку, нашёл роты полка на их исходных позициях, ведущих активную оборону, о чём и доложил в штаб.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека исторической прозы

Остап Бондарчук
Остап Бондарчук

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Хата за околицей
Хата за околицей

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Осада Ченстохова
Осада Ченстохова

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.(Кордецкий).

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Два света
Два света

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза