Возвращение на Арвиндж

Виктору уже несколько раз доводилось ходить на боевые. Правда, выходы были какие-то ненастоящие, словно репетиция непонятного спектакля. Может, разведданные были неточными, а может, вообще их не было, и рота лезла в гору наобум. Возможно духи, заранее узнав, что их будет ждать засада, сидели по кишлакам. Как бы то ни было, но каждый выход кончался ничем. Перед самым рассветом выходили на место засады, занимали позиции и ждали духов. Никого не дождавшись, поутру, еще по холодку, снимались и быстро уходили «домой», благо каждый раз оказывалось, что за ночь они ушли не так уж далеко. Пару раз за ними приходила броня, две – три БМП подползали к подножью их горы, и нужно было всего лишь быстро спуститься по склону, запрыгнуть на машины и отвалить подальше от горы. Каждый раз, сидя на броне, Виктор глядел на водителя и наводчика и думал о том, как хорошо им живется. Они не таскались всю ночь по горам, а спокойно спали в кубрике. Им не нужно было даже подниматься среди ночи в караул; бронегруппа не может стоять на постах, она должна быть готова к выходу по тревоге. Но вот наступало утро, и часов в шесть их будили, причем не по тревоге, а загодя, чтоб люди смогли спокойно умыться, покурить, может быть, даже перекусить чего-то, если осталось с вечера. Потом они шли в парк, таща в одной руке танковый шлем, а в другой – автомат и подсумок с четырьмя всего магазинами, забирались в свои машины, запускали двигатели и, покуривая, ждали команды на выезд. Дождавшись скатившуюся с горы пехоту, снисходительно и свысока улыбались. Когда ты, усталый, одуревший от бессонной ночи и физической нагрузки, видишь рядом с собой довольные, свежие лица наводчика и водителя, зло берет, что судьба, сделав и тебя наводчиком-оператором, не позаботилась снабдить машиной. Или, наоборот, позаботилась, чтобы ты без машины остался.

Прошлым летом, во время выхода в район кишлака Курху, батальон попал в хорошо спланированную духами засаду. Теперь из десяти бээмпэшек у Первой роты осталось только шесть. Остальные, по рассказам дедов, притащили в Крепость недели через две, в результате повторной операции, которую проводили силами трех батальонов, включая кундузский разведбат, с оцеплением окрестных гор. Осенью, приехав в Крепость, в первый же вечер в кубрике Витька с открытым ртом слушал рассказы солдат старших призывов об этом Курху. Удивительно было ему общаться с людьми, три месяца назад попавшими в эту мясорубку, выжившими в ней и теперь пугавшими прибывших из учебки молодых наводчиков и механиков рассказами об этом прекрасном месте в каких-то пяти километрах отсюда. А на следующее утро ему показали те знаменитые машины – два остова без пушек и гусениц, стоявшие у западной стены Крепости. Еще пара была зарыта в землю среди окопов Второй роты, сразу за низким дувалом со стороны парка боевой техники. Правда, потом оказалось, что рассказчики на ту операцию не попали, так как сами были тогда еще «зелеными», а таких всегда предпочитают оставлять на постах в батальоне; на войну ходят люди опытные – повидавшие жизнь «черпаки» и «деды». Единственный парень из молодых, побывавший в той операции, обычно молчал. Приятели-рассказчики постоянно на него кивали, как бы требуя подтверждения правдивости своих рассказов, и напоследок сообщали, что Игорь, хоть и был тогда молодым, проявил себя героем, не растерялся и даже вытащил из-под огня раненого взводного. Но и сам получил при этом пулю в ногу, а потом и медаль «За Отвагу». Эту историю Виктор слышал потом несколько раз, ею встречали каждую партию прибывающего пополнения. Но от повторений рассказ этот не становился, как это часто бывает, более насыщенным ужасающими подробностями, из чего можно было заключить, что говорилась голая правда. По официальным данным, доложенным в Москву, батальон потерял тогда убитыми чуть ли не полтора десятка солдат и офицеров и больше семидесяти – ранеными!

Теперь, почти год спустя после тех событий, в Первой роте было всего четыре машины, способных передвигаться самостоятельно, да пара полуживых, стоящих на приколе. Правда, из-за отсутствия нормальных аккумуляторов запустить можно было только одну – командирскую 110-ю, а она потом заводила с толкача остальные.