Возвращение Ктулху

— Они знают, что я — новый фаворит Алии, — отозвался Гемпель совершенно спокойно. — Я имел право освобождать их и воспользовался этим. Я имел право не освобождать их, но не воспользовался этим. Они все меня благодарят.

— А ты что? — заинтересовался я.

Честно говоря, я предполагал, что Гемпель сейчас начнет разглагольствовать на темы достаточно отвлеченные (про благородство, про межрасовую дружбу и прочее), — словом, скажет что-нибудь такое, что заставит его чувствовать себя очень-очень хорошим. Иногда человеку необходимо насладиться мыслью о том, что он поступает правильно, делает добро и так далее. Какая-то загадочная потребность души, заложенная в нас свыше.

Гемпель меня удивил своим утилитарным подходом к делу.

— Я сказал ему, что ты — со мной, — сообщил он. — Чтобы он хорошенько запомнил, как ты выглядишь, и, если что, помог бы тебе.

— Если что? — насторожился я. Мне вдруг перестал нравиться оборот, который принимало дело. — В каком смысле «если что»?

— Если с тобой что-нибудь случится, — объяснил Гемпель. — Если со мной что-нибудь случится и ты останешься один, беспомощный.

— Стоп, — сказал я. — Почему это я останусь один, да еще и беспомощный? Человек всегда в какой-то мере один, но до сих пор, кажется, мне удавалось справляться…

— Ты знаешь, что я имею в виду. — Гемпелю не хотелось развивать эту тему.

— Нет, не знаю, — заупрямился я.

Мимо нас шли люди и жуткие существа, бабки с тележками на колесиках, расхлябанные пьянчужки с ближайшей паперти, зеленоглазые плоскорожие создания с остренькими горбиками и мятыми ошметками недоразвитых крыльев, женщины неопределенных лет и определенной наружности, согбенные карлики, цепляющиеся пальцами за мостовую, похожие на ящеров существа без штанов, верткие юноши в пиджаках на костлявых плечах. Потом проехала всадница на гладкой лошади. Все происходило одновременно и в одном и том же месте.

— Я не знаю, что может случиться, — еще раз сказал я.

Но я знал.

Гемпель тоже это знал и потому не ответил. Мы двинулись дальше на поиски розового дома.

Спустя минут десять Гемпель нарушил молчание.

— Она что-то делает с ними… — проговорил он.

— Алия?

— Да.

— С кем?

— С заключенными.

— Если она тюремщица, то оно и понятно, — сказал я.

— Она не тюремщица, — возразил он. — Она запретила так себя называть, а Алия ничего не запрещает без смысла. В этом отношении она мало похожа на обыкновенную женщину.

— Судя по твоим рассказам, она вообще не похожа на обыкновенную женщину.

— Она красавица, — сказал Гемпель угрюмо. — Но и на обыкновенную красавицу она не похожа… Вообще ни на кого.

— А на кого, в таком случае, она все-таки похожа? — не отставал я.

— На тюремщицу, — ответил Гемпель. — Эти заключенные… Я думаю, они просто взяли название. Заключенные. Те, кто куда-то заключен. Под ключ.

Некоторые филологические изыскания, даже те, которые обнажают самое заурядное явление, давно лежащее на поверхности, вроде высказанного Гемпелем, производят на меня сильнейшее впечатление. Тысячу раз я употреблял эти слова: «ключ», «заключенный», — и никогда мне в голову не приходило, что они однокоренные и вообще как-то связаны.

Странно все это.

Должно быть, западный ветер так действует. Западный ветер на Васильевском.

— Они заключены внутри чуждых им телесных оболочек, — продолжал Гемпель. — В этом смысл термина. Помнишь, я говорил тебе о том, что тело и душа всегда взаимосвязаны?

— А как же Квазимодо? — блеснул я познаниями. — Он был безобразен, но с прекрасной душой.

— Его душа была искалеченной и немой, — ответил Гемпель и усмехнулся. — Я об этом тоже думал. Особенно после встречи с прозерпинианами. Душа и тело взаимовлияют, в этом лично у меня нет ни малейших сомнений. А ты просто поверь на слово.

— Угу, — сказал я.

— В тех случаях, когда душа прозерпинианина оказывается в чересчур уж чуждой для себя материальной оболочке, — задумчиво изрек Гемпель, — что-то происходит и с душой, и с телесной оболочкой. Ты заметил, конечно, что одни прозерпиниане — обитатели второго слоя, или, если угодно, Земли-два, — выглядят более-менее привычно для человеческого глаза…

— Ты имеешь в виду горбатых карликов, обезьяно- и лемуроподобных уродцев и колченогих кривобоких калек? — вставил я.

Гемпель кивнул.

— Именно их. Они ведь все-таки похожи на людей. Пусть изуродованных генетическими мутациями, пусть очень некрасивых и отталкивающих, но все же людей.

Мы миновали Андреевскую церковь, возле которой тусовались два человекообразных субъекта с дергающимися плечами и мокрыми бородами. Я вдруг поймал себя на том, что не могу сейчас определить, к какому разряду отнести их. Земляне они или прозерпиниане? И если прозерпиниане, то должен ли я презирать их за столь низкое падение? А если они земляне, дает ли это право мне относиться к ним с пренебрежением? Может быть, нахождение на границе вообще открывает для развития человеческой личности такие возможности, каких она прежде за собой не подозревала?

А вдруг они вообще телепаты?

Я поскорее стал думать о чем-нибудь другом.