Возвращение Ктулху

По лодке словно долбанули погрузочным краном. От взрыва гранаты лодку прибивает к краю полыньи — скрежет становится невыносимым. Матросы зажимают уши. Каперанг вскакивает, делая знак матросам — вперед, наверх! Если этот псих еще жив — его нужно добить. Поднимает пистолет. «Черт, что тут нужно было отщелкнуть?! А, предохранитель…»

Вдруг динамик оживает:

— Товарищ командир, рубочный люк задраен!

Сперва Меркулов не понимает. Потом думает, что это хитрость. Забирка каким-то образом пробрался в центральный и захватил лодку.

— Кто говорит?

— Говорит капитан-инженер Волынцев. Повторяю: рубочный люк задраен.

— Очень хорошо, центральный, — каперанг приходит в себя. — Всем по местам! — командует Меркулов. — Срочное погружение!

Пробегает в центральный пост. Там лежат два тела в черной форме: сердце колет ледяной иглой, Паша, что же ты… А кто второй?

Посреди поста стоит «механик» Волынцев с рукой на перевязи. Лицо у него странное, на лбу — огромный синяк.

Вторым лежит Рокуэлл, лейтенант Военно-Морского флота США, с лицом, похожим на шкуру пятнистого леопарда. Глаза закрыты. На черной робе кровь не видна; только кажется, что ткань немного промокла.

— Вот ведь, американец, — рассказывает «механик». — Забрался наверх и люк закрыл. Я ему кричу: слазь, гад, куда?! Думал, убежать штатовец хочет. А он меня — ногой по морде. И лезет вверх. — Волынцев замолкает, потом говорит: — Люк закрывать полез, как оказалось. Герой, мать вашу.

Топот ног, шум циркуляционных насосов. Лодка погружается без рулей — только на балластных цистернах.

— Осмотреться в отсеках!

— И ведь закрыл, — заканчивает Волынцев тихо, словно не веря.

— Слышу, — говорит акустик. Лицо у него побелевшее, но сосредоточенное. — Цель движется. Даю пеленг…

— Боевая тревога, — приказывает Меркулов спокойно. — Приготовиться к торпедной атаке. Второй торпедный аппарат — к бою.

Ладно, посмотрим, кто кого, думает каперанг. «Многие мили» ростом? Что же, на то мы и советские моряки…

В колхозном поселке, в большом и богатом,
Есть много хороших девча-ат,
Ты только одна-а, одна виновата,
Что я до сих пор не жена-ат.

Ты только одна-а-а, одна виновата,
Что я до сих пор не жена-ат.

Вадим Калашов Тайные охотники

Хоуп считал меня сумасшедшим.

Не он первый. Еще бы: рассказываю чушь, пишу министру, ненавижу зеркала. Впрочем, я не люблю собственную внешность еще с Вест-Пойнта, а вот полоумным меня стали считать недавно — четыре года, два месяца и двадцать четыре дня назад, если быть точным. За этот срок я рассказывал свою историю триста шестнадцать раз. И тем не менее ради Хоупа мне пришлось рассказать ее снова.

— …после этого эпизода, как вы знаете, я был сначала уволен из полиции, потом вынужден пройти курс принудительного лечения в клинике Святого Франциска в Провиденсе. Выйдя оттуда, я продолжил бороться за свое честное имя. Меня хотели упрятать в больницу во второй раз, но тогда, как вы помните, в дело вмешались газетчики, которые устроили мне независимую психиатрическую экспертизу в Европе. Потом был суд и такая же бесполезная апелляция. А сейчас я — настоящий профессионал с клеймом сумасшедшего — не могу найти работу не то что в захудалом детективном агентстве, а даже грузчиком на рыбном складе. У меня нет ни поддержки, ни денег на адвоката. Я вынужден был беспокоить министра только потому, что не вижу другой возможности доказать свою правоту…

— Мистер Джоули, после того суда вам предлагали неплохую пенсию, — перебил меня Хоуп.

Это очень скверная привычка: перебивать. В достойном обществе такое не приветствуется. Но Хоуп работает в министерстве…

— Мне не нужны дармовые деньги, сэр. Не скрою, я долгое время не работаю и мое финансовое положение далеко от стабильного. Но никаких средств от министерства я не приму. По закону Соединенных Штатов Америки я не заслужил почетную пенсию и потому не имею на нее никаких прав. Я лишь требую вернуть мне работу, репутацию правдивого и умственно здорового человека и честное имя. Мне не нужна денежная компенсация за моральный ущерб от лиц, решивших, что они имеют право выставлять офицера то сумасшедшим, то лжецом, жаждущим дешевой славы. Я просто настаиваю на официальном публичном извинении. Именно поэтому…

— Именно поэтому вы написали министру сорок писем, — опять перебил меня Хоуп.

— Тридцать семь, сэр, если быть точным, — сказал я тем же тоном, что и раньше, — сдержанно, но жестко.

— Вы производите впечатление человека, у которого есть цель, — кивнул Хоуп.

Глупая фраза. Разумеется, у меня есть цель, иначе я бы не повторял триста семнадцать раз одни и те же слова и не писал все эти письма на один и тот же адрес.