Наконец-то носы хоббитов повернулись прямо к дому. Им не терпелось поскорее увидеть родной Хоббитшир, но сначала они двигались медленно, потому что Фродо чувствовал себя плохо. Когда они подъехали к Броду, он всех задержал, никак не решаясь въехать в воду. Друзья заметили, что он некоторое время очень странно смотрел перед собой, будто ничего не видел и не замечал. А после этого молчал до вечера. Это было шестого октября.
— Тебя что-то мучает? — тихо спросил Гэндальф, подъезжая к Фродо.
— Да, — ответил Фродо. — Плечо. Болит старая рана, и память Тьмы давит. Сегодня ровно год.
— Увы, есть раны, которые никогда полностью не заживают, — произнес Гэндальф.
— Боюсь, что моя как раз такая, — сказал Фродо. — Может быть, я и доеду до Хоббитшира, но все будет не так, потому что я стал другим. Покалечили меня кинжал, ядовитое жало, острые зубы, долгая ноша… Где найду покой?
Гэндальф не ответил.
К концу следующего дня боль прошла, и Фродо снова повеселел, будто забыл о черных мыслях прошлого утра. Дальнейшее путешествие проходило спокойно, и ехали они не спеша, часто останавливались на отдых в красивых лесах, где деревья переливались красно-золотыми листьями в осеннем солнце. До горы Заверть добрались в сумерки. От нее на дорогу падала густая тень. Фродо попросил их поспешить, а сам, не взглянув на гору, опустил голову, поплотнее завернулся в плащ и так через тень проехал. В ту ночь погода резко изменилась. Западный ветер принес холодный дождь, а желтые листья закружились в воздухе, как стаи птиц. Когда путешественники добрались до Залесья, деревья почти сбросили листву, а вид на Пригорье заслоняла сплошная завеса дождя.
Так в конце октября ветренным и дождливым вечером пятеро путешественников въехали по крутой дороге на холм и оказались перед Южными Воротами Пригорья. Ворота были крепко заперты, дождь хлестал им в лицо, по темному небу плыли низкие тучи, и путникам стало не по себе, так как в глубине души они ждали совсем другой, радостной встречи.
Они долго стучали и кричали, пока, наконец, не появился привратник с толстой палкой. Он посмотрел на них с опаской и подозрением, но увидев Гэндальфа и узнав в его спутниках хоббитов, посветлел. Открыл ворота и пригласил войти:
— Въезжайте! Здесь, на дожде и холоде, трудно разговаривать, ужасная ночь, но старина Медовар в «Пони», наверное, примет вас по-доброму, а там уж все новости узнаете.
— А ты потом узнаешь там все, что мы расскажем, и даже больше, — рассмеялся Гэндальф. — Как поживает Гарри?
Привратник нахмурился.
— Нет его: спроси у Баттерса, — ответил он. — Доброй ночи!
— Доброй ночи! — ответили ему дружно и поехали дальше, заметив, что за живой изгородью у дороги теперь стоит длинный низкий дом, и из-за заборов за ними следит не одна пара глаз, несмотря на дождь. Возле дома Билла Хвоща живая изгородь была запущенной и неподстриженной, а окна самого дома забиты досками.
— Ты случайно его тогда яблоком не убил, Сэм? — спросил Пин.
— Это была бы крупная удача, господин Пипин, — ответил Сэм, — но меня больше интересует, что сталось с тем бедным пони. Я его много раз вспоминал.
Трактир «Гарцующий пони» внешне не изменился. Из-за красных занавесок первого этажа лился теплый свет. Зазвонил звонок, прибежал Ноб и, приоткрыв дверь, выглянул в щель. При виде гостей в свете фонаря он ахнул от изумления.
— Господин Баттерс! Хозяин! — закричал он во всю мочь. — Они вернулись!
— Да ну? Вот я их сейчас проучу! — раскатился по коридору голос Медовара, который тут же появился в дверях, размахивая толстой дубинкой. Но когда он понял, кто вернулся, то сначала остолбенел, потом потерял грозный вид и расплылся в удивленной и радостной улыбке.
— Ноб, овчина ты бестолковая, не мог старых друзей назвать по имени? Напугал меня, дурень, времена-то ведь какие! Рад вас приветствовать, рад. Да откуда вы? Я уж не чаял вас увидеть живыми. Пошли ведь за Бродяжником в Дикие земли, где все эти черные, — хуже не бывает. Рад вас видеть, а особо Гэндальфа. Входите, прошу! Хотите те же комнаты? Они как раз сейчас свободны. В общем, свободны сейчас почти все, не буду скрывать, вы бы и так сразу это заметили. Пойду посмотрю, что можно сообразить на ужин, и постараюсь быстренько подать; трудновато, конечно, прислуги у меня теперь мало. Ноб, бездельник, Боба позови!.. Ох, что я говорю, сейчас и Боба нет, он же под вечер всегда уходит домой, ночует в семье. Отведи лошадок на конюшню, Ноб. А ты, Гэндальф, своего коня, наверное, сам отведешь? Красавец, что и говорить, я с первого раза это заметил, чудный скакун! Ну входите, входите, будьте как дома.
Господин Медовар, несмотря ни на что, красноречия не потерял и суетился по-прежнему, но в его трактире стало совсем пусто и тихо; из общей залы слышалось всего два-три голоса, а когда гости повнимательней пригляделись к лицу хозяина при свете двух свечей, которые он зажег, то заметили, что оно сморщилось и погрустнело.