Возвращение к любви

Дверь дома тоже была на запоре. Максим пошарил над балкой и нащупал ключ; Штефан показал ему как-то место: «Если меня нет, открывайте сами». В комнатке Элеоноры он в нерешительности остановился у порога. Он впервые был здесь один. Но заметил ее фотографию, увидел знакомую улыбку, и отчуждение отступило. Странное дело, подумал он, неужто никто и не подозревает об их отношениях, возникших между ними? Ведь даже в тех анонимных письмах упоминается только Анна. И все-таки, почему Элеонора поспешила уехать? Может, она тоже получила такие послания и по этой причине избегает его, хотя и не показывает, что сердится?

В доме стояла полнейшая тишина, молчал и лес, и грех было в такой атмосфере тишины и гармонии думать о дурном. Сунутся недобрые думы в дверь — можно ее запереть, толкнутся в окошко — закроем его плотнее, задернем шторы. Но вот ты входишь вместе с ними в дом, и они с тобой и чувствуют себя привольно. Да ладно, бог с ними. Подумаем о том, что косовица завершилась с успехом, но выявила также весьма тревожное обстоятельство: техническая служба в объединении не стоит ломаного гроша. Требуется, стало быть, полная ее реорганизация, а для этого — надежный, достойный доверия человек. Знаток техники. И добрый хозяин. «Возьми Войку, — сказал Хэцашу, — он хороший специалист».

«Значит, о пенсии, покое тебе думать рано, дорогой Драгомир, — мысленно обратился к нему Мога, — будем растить вместе хлеб, виноград. Хлеб-то лучше растет в мирное время. Вот так, как в эти дни…»

Время любви и хлеба.

В тот день, когда Антон, старший брат Максима, вернулся с фронта, мать вынимала из печи хлеб. Только что сняла с лопаты последний каравай и стряхивала с него у очага золу, когда в дверь вошел Антон. Мать наклонилась к нему, не выпуская из рук каравая, горячки хлеб упал на руки Антону, словно мать ожидала его прихода именно в эти мгновения. Антон успел лишь охватить ее одной, рукой, и так они стояли, обнявшись, мать тихо плакала, и слезы ее, как крупные капли росы, падали на горячую хлебную корку.

…Теперь каравай в руках матери был гораздо больше, румяный-румяный, словно, солнце; мама положила его на столик у окна и сказала Максиму: «Лионора придет тоже… Поешь вместе с ней…» Он не видел ее лица, но ясно слышал голос, не видел — глаза закрылись крепко-накрепко, открыть их было уже невозможно, но милый голос звучал в ушах отчетливо, и сын внимательно слушал, что ему еще скажет мать. «А теперь спи… Отдохни, ты очень устал…»

И он уснул, и проспал долго. А проснувшись, увидел в окне клочок неба с двумя звездами, устроившимися в нем, как в гнезде, и невольно вспомнил о двух аистах, круживших над Пояной в тот день, когда он переехал сюда из Стэнкуцы. Где теперь эти аисты? Шалая мысль пролетела, но успела стряхнуть с него дремоту, еще приковывавшую его к дивану, и заставила подняться. Максим зажег свет. На столе стоял кувшин с водой, и вспомнился давешний сон: мама, белый хлеб и ее наказ: «Придет Лионора… Поедите хлебушка вместе….»

У этого сна должен быть какой-то смысл, — пытался разобраться Максим, дотоле никогда не веривший снам. Но этот, сегодняшний, был слишком прекрасен: мать напомнила ему об Элеоноре. И белый хлеб…

Максим посмотрел на часы: было уже одиннадцать. Он проспал без перерыва целых шесть часов! И чувствовал себя теперь отдохнувшим, полностью пришедшим в форму, и на душе было легко, как не часто случалось в последнее время. На веранде горел свет. Штефан Войнику сидел у стола и читал газету. Увидев Могу, сложил ее и поднялся на ноги.

— Как отдохнули, Максим Дмитриевич? — На лице лесничего появилась улыбка. Словно он что-то скрывал.

— Давно не чувствовал себя так хорошо, — ответил Мога. — И не спал так сладко. Не сердитесь за вторжение?

— У нас ведь был на то уговор.

— Дома об отдыхе и думать не приходится. Возьму да и выброшу телефон… Как дела в лесу?

По лицу Штефана прошла тень.

— Не дают ему покоя людишки. То тут, то там исчезает то дуб, то клен. Из самых мощных, стройных. У бондарей на них к осени — особый спрос. И еще опасность — огонь. По такой суши, какая нынче стоит… Как раз прочитал в газете, сколько леса пожрало пламя в иных местах. Забот полон рот, Максим Дмитриевич.

— Чем смог бы я помочь?

Штефан пожал плечами.

— Как знать? Рабочих бы надо, осенью месяца на два. Дел невпроворот, один не управлюсь.

— Осенью у нас тоже трудно. Но, может, что-нибудь придумаем, — сказал Максим, не давая определенного обещания. — К тому же, вам нужен постоянный помощник. Против браконьеров.

— Был у меня один. Нынешней весной пришлось прогнать. Продавал лес на корню. Навострился корчевать деревья таким манером, что не оставалось и следа; никому и в голову не пришло бы, что на том месте рос когда-то дуб или что-нибудь другое. Только по кронам оставшихся деревьев можно было увидеть, что между ними раньше стоял еще один ствол.

— Такого я еще не слыхал, — с удивлением заметил Мога. — У нас, степняков, плохо знают законы леса.

Штефан хитро усмехнулся: