Возвращение из Трапезунда

— Ни в коем случае! У нее кривые ноги.

— И это вас остановило?

— Вот именно, Александр Васильевич.

— Ну ладно, ладно, не дуйтесь. В конце концов, меня не интересуют ваши любовные дела — хотя я хотел бы, чтобы вы познали любовь.

— Спасибо.

— Не иронизируйте, лейтенант. Я сам люблю и не стыжусь этого чувства… Перейдем к делу. Вы смогли убедить Джорджилиани и соглядатаев из Ялтинского Совета, что увлечены только княжной?

— Я старался.

— Пустые слова, свидетельствующие о провале.

— Нет, не о провале. Татьяна сама увлеклась черными усами тюремщика Джорджилиани.

— Сказочное совпадение!

Коля отхлебнул крепкого душистого виски. Он слышал о том, что виски положено пить с содовой, но так как Александр Васильевич пил его просто, как водку, он не посмел спросить о воде.

— Ваш поздний визит не вызовет подозрений?

— Надеюсь, что Джорджилиани поможет мне. Он добродушен и невнимателен, как поющий соловей.

— Отлично. — Колчак налил себе вторую рюмку. — Я передаю вам письмо, Берестов. Надеюсь, это последнее письмо. Вы проследите, чтобы государыня сожгла его при вас.

— Как всегда, — сказал Коля. — Голова у нее работает четко.

— В письме уточняются детали совещания. Согласие императрицы получите устно. Чем меньше будет бумажек, тем безопаснее.

Колчак поднялся и с бокалом в руке подошел к окну, откуда открывался вид на порт. Там перемигивались огоньки, слышно было, как урчали паровые сердца грузовых кранов и лебедок, доносились гудки и свистки пароходов и боевых кораблей. Порт был оживлен даже более, чем днем, потому что ночью любой звук и свет усиливаются.

— Подойдите, Коля, — сказал Александр Васильевич. — Смотрите и слушайте. Это последний день перед великим походом. И от его исхода зависит судьба каждого матроса, судьба ваша, судьба капитанов, кораблей, наконец, судьба моя и судьба России. А начало зависит от тайны. А тайну во всем ее объеме знаю лишь я. Долю ее, достаточно важную для того, чтобы все погубить, знаете и вы, мой юный друг. Так что даже если вы попадете в лапы социалистов или матросов, если вас будут пытать и убьют — вы должны молчать. Вы поняли, лейтенант?

— Так точно, ваше превосходительство, — ответил Коля, понимая, что он отвечает сейчас как морской офицер. И не важно сейчас, что он вчерашний артиллерийский прапорщик из вольноопределяющихся, что чины он получил в подарок от адмирала и от имени революции. Теперь же он, Беккер, обязан победить революцию.

— С Богом, — сказал Колчак. — Надеюсь, если мы победим, вам будет уготовано достойное место в анналах нашей империи.

От двери Коля не удержался, обернулся — маленький рядом с вертикальной вытянутостью шторы, стоял вице-адмирал Колчак с бокалом виски в сухой руке. Он был серьезен, губы сжаты. Он не смотрел на Колю, которого уже изгнал из сознания, — он смотрел на бухту, на рейд, на сигнальные огоньки на клотиках кораблей. Он был в будущем. Один.

Коля сбежал к машине.

— Поехали, Ефимыч. А то совсем поздно.

* * *

Карл Платтен видел, разумеется, как задержали и увели протестующего Владимира Ильича. Он бежал рядом с агентом, который крепко держал Ленина за руку, хотя тот и не старался вырваться, и уговаривал его, что произошла ошибка, что их поезд вот-вот отбудет, а там вещи, что лучше вернуться к поезду и там разрешить это недоразумение.

Агент, не останавливаясь, рявкнул:

— Вот и бегите. А то на самом деле поезд уйдет!

— Да, да, голубчик, — сообразил Владимир Ильич. — Скорее к поезду. Карл, скорее! Там все наши вещи! Там мои рукописи! Бегите! Меня найти легче, чем вещи.

— Истинно, — сказал агент. — Натюрлих.

Платтен все еще стоял в неуверенности, но тут Ленин крикнул:

— Какого черта вы теряете время?

Ему показалось, что он слышит гудок паровоза, донесшийся сюда, за пределы вокзала.

Платтен принял решение и, неумело подкидывая тонкие ноги, побежал к вокзалу.

Владимир Ильич понял, что Платтен не успеет добежать до поезда, а если и успеет, то не снимет багажа, — как жаль, что для сопровождения ему дали мальчика, а не опытного конспиратора! Но право же — сейчас важнее спасти чемоданы, чем голову Ленина, которой в Германии никто не угрожает.

Они поравнялись с Кельнским собором, и Владимир Ильич невольно запрокинул голову, придерживая шляпу, чтобы ощутить полет этой невесомой серой громадины.

— Это величайшее произведение человеческих рук, — сказал Ленин.

— О нет, — возразил агент, оказавшийся начитанным и думающим немцем. — Кельнский собор — произведение немецкого духа. Без возвышения мастеров посредством идеала собор бы не стал таким чудом света, как не стали соборы в вашей стране, господин русский.

Агент уже догадался, что поймал русского разведчика.

— Вы не были в моей стране, — вдруг обиделся Ленин, — и не видели наших соборов. И не знаете российского духа!

— Я допускаю это, — сказал агент, вынужденный остановиться. — Но вы сами вполне искренне отдали Кельнскому собору пальму первенства.