Возвращение из Трапезунда

На следующее утро в башню заявились два солдата. Их привел пожилой фельдфебель из комендатуры и сказал, что они будут стеречь раскопки от злоумышленников. Солдаты были рады такому занятию. Они уселись в тени, подальше от пыли, которую поднимали землекопы. Землекопов тоже стало больше, и Андрею приходилось быть внимательным – в рвении, более показном, чем истинном, греки готовы были уничтожить все, что встречалось на пути; они ждали великого клада – весь город знал о кладе, который вот-вот найдут русские. Солдатам приходилось отгонять зевак.

Андрей увлекся работой настолько, что возвращался в гостиницу поздно, усталый, вымотанный, почерневший от солнца и посеревший от пыли. Он всегда старался пройти мимо дверей «Луксора» – один раз увидел в дверях Русико, которая стояла там в халате, куря большую трубку. Она помахала Андрею и сказала:

– Зайди, мастика выпей.

– Видишь, какой я пыльный, – сказал Андрей.

– Будешь чистый – приходи, – сказала Русико. Она двинула ногой, полы халата разошлись, и стало видно ее крепкое колено. – Я сама тебя любить буду.

И засмеялась.

Раза два в те дни заходил Иван Иванович. Ему тоже было некогда – Успенский гнал работу, заставлял крестьянского сына снимать копии с фресок и протирки с надписей. А Ивану надо было думать о покупке имения.

– Ты заблуждаешься, – говорил он, попыхивая слишком душистым табаком, – если полагаешь, что турки из банды Гюндюза простят тебе смерть вожака. Я бы за твою жизнь и гроша ломаного не дал.

– Но я же его не убивал! Я хотел только спасти Аспасию!

– Аспасию, или полковника Баренца, или даже ветеринара Метелкина – какая разница! В результате твоего действия погиб Гюндюз – большой человек, глава семьи.

– Я не ожидал от тебя дифирамбов в этот адрес.

– А я отдаю человеку должное, – отвечал Иван Иванович. – Мне приходилось с ним сталкиваться. Тебе тоже. И мы оба живы. А он, подарив тебе жизнь, – мертв.

– Он ничего мне не дарил. Если кто-то и дарил, то мой крымский приятель Керимов. Если бы Гюндюзу было выгоднее меня убить, он бы убил.

– Ты говоришь о том, что могло быть, я – о том, что произошло. И мне твоя жизнь дороже жизни всех турок, вместе взятых, потому что ты приятный человек и христианин. Потому я и пытаюсь вдолбить в твою круглую головку, что на тебя открыта охота!

– Я думаю, что здесь все охотятся друг за другом.

– Будь осторожен, Андрюша, умоляю тебя.

Андрею было неприятно, что Иван Иванович так с ним говорит, – в его словах была снисходительность аскета к юному распутнику, могущему заразиться дурной болезнью, тогда как аскет знает – он-то в безопасности!

Может, поэтому Андрей не стал ему говорить, что вечером в тот же день, когда погиб Гюндюз, негоциант Саркисьянц подстерег Андрея в вестибюле гостиницы и показал ему двух квадратных греков с небритыми подбородками. Эти люди теперь стерегли Андрея, он встречал их в самых неожиданных местах – то один из них оказывался с ним за одним столиком в кофейне, то другой почему-то усаживался в ряд с чистильщиками сапог, но забывал взять с собой щетки. Вот и сейчас, пока Иван Иванович читал свои предостережения, Спиро – тот, кто повыше (Коста – тот, кто пониже), – изображал одного из землекопов – он единственный из них не снял рубашки, и Андрей знал почему – под рубашкой прямо на голом теле была портупея с небольшим пистолетом. Андрею льстило обладание собственными телохранителями и понимание того, что об этом знают все, кому нужно в городе. Это был жест, сделанный Аспасией, и Сурен сказал о нем:

– Сколько раз я говорил Аспасии: Осман – ненормальный человек, убийца! В один прекрасный день он забудет, что такое честная торговая конкуренция, и захочет тебя убить!

– А что Аспасия?

– Аспасия смеялась над старым Суреном. Даже когда шакалы Гюндюза стали охотиться за тобой, русским, которого нельзя трогать, Аспасия все равно мне не верила. И если бы не ты, где бы была наша красавица? В гробу, отвечаю тебе.

– А после того дня?

– После того дня я сказал Аспасии: они будут мстить. У тебя один выход – испугать их. И она позволила мне нанять людей из отряда Димопуло. Теперь Рефик знает…

– Вместо Гюндюза Рефик?

– Я думаю, Рефик. Наверняка никто еще не знает.

– А что знает Рефик?

– Рефик знает, что, если тебя тронут, или меня тронут, или Аспасию, не дай Бог, тронут, их здесь с корнем вырежут.

– А когда русские уйдут?

– Когда русские уйдут, тогда и будем думать, – сказал Сурен неискренне.

Так что теперь Спиро делал вид, что ковыряет ломом в почве, Андрей со скукой слушал крестьянского сына.

«Никто не видел, – говорил он себе, – как я кинул лампой в стрелка, никто из тех, кто жив. Но если не видели, за что им меня ненавидеть?»

На площади у башни затормозил мотор – в башню вошел, отираясь пыльным платком, профессор Авдеев.

Андрей поднялся ему навстречу.

– Что нового? Скоро будет погребение?