Возвращение из Индии

Но мог ли кто-то на самом деле помочь ему скрыться от той незамысловатой в своей простоте тайны, которая, возникала из его убежища позади старого холодильника, жужжащего в одиночестве, и надвигалась на его дешевые в металлической оправе очки, одно из стекол которых пересекала — снизу доверху — трещина, сквозь которую легче было разглядеть его рассудительный, лишенный юмора, пристальный взгляд, устремленный на растрепанную маленькую девочку, неуклюже раскинувшую руки и ноги по столу. Кто — предполагаемый любовник, охваченный отчаянием, или же его распутная, маленькая дочь, что в конце школьного дня ожидает его у ворот сумасшедшего дома, в надежде, что его отпустят и тогда она сможет брести за ним следом, сопровождая его во внезапных визитах, которыми он одержим, как одержим навязчивой и постоянно преследующей его идеей: Земля перестала вращаться и замерла, а следовательно, любой час равен вечности и самодостаточен, а потому еще не все потеряно.

* * *

Тщательно вымыв руки, я сделал моей спящей пациентке укол, введя сто кубиков глюкозы, поскольку если существовала действительная опасность повреждения печени, то даже нормальная работа альфа-клеток не в состоянии была обеспечить необходимое количество глюкозы, чтобы покрыть ее дефицит. Изменения происходили быстро и достаточно драматично, и впервые за долгое время можно было увидеть, как у Эйнат меняется настроение. Она выбралась из постели и, желтая, изнуренная, присоединилась к нам за кухонным столом, где Лазар и его жена уже организовали фантастический полуночный ужин. Поначалу я собирался попросту рассказать им о значении того, что мне удалось привезти из Калькутты, делая основной упор на данных анализа крови, свидетельствовавшего о высокой вероятности внутреннего кровотечения. Но в это мгновение я перехватил направленный на меня взгляд Эйнат, мягкий и удивленный, словно она пыталась осмыслить, кто я, что я здесь делаю и каким образом очутился за одним столом с ней и ее родителями. И я не сказал ничего. Во всяком случае одно я понял: несмотря на свой богатый больничный опыт, Лазар мало что смыслит в органических процессах, особенно в тех, которые связаны со свертываемостью крови, вопросе, который до сих пор не вполне ясен и нам, докторам. Поэтому я отложил свое сообщение до лучших времен и, несмотря на крайнюю усталость, решил попробовать еду, которую с избытком навалил мне на тарелку Лазар. Взгляды его жены были устремлены на меня, как два луча, словно она хотела дать мне понять, что она не только рада моему успешному возвращению из Калькутты, но и понимает, что творится у меня на душе. Лазар поспешил сообщить, что и он не терял времени даром и уже полностью продумал план обратного передвижения: послезавтра мы вылетаем авиарейсом из Гаи в Варанаси, оттуда, после ожидания в аэропорту — полет до Нью-Дели в надежде попасть на прямой рейс до Рима в среду, а из Рима вечерним рейсом в пятницу израильской компанией «Эль-Аль» до Тель-Авива. И сам Лазар, и его жена уже проделали всю необходимую работу, обойдя туристические агентства в Гае, в которых, к счастью, работали факсы.

— Вы уезжали в Гаю вместе с ним? — спросил я, поворачиваясь к Дори, не в состоянии поверить, что из-за ее неспособности оставаться в одиночестве она снова бросила свою больную дочь.

— Только на два или три часа, — быстро ответила она, покраснев от смущения, как если бы распознала в моих словах скрытое возмущение, — и мы договорились с приятной здешней девушкой, которая и осталась в гостинице вместе с Эйнат.

— Я совершенно выдохся, — признался я, закрывая воспаленные веки, и сделал попытку выбраться из кресла, с тем чтобы дойти до кровати раньше, чем рухну на пол.

Встревоженные моим состоянием Лазар и его жена, вскочив, бросились мне на помощь. Им пришлось еще потрудиться, чтобы раздеть меня и снять мою обувь, потому что, когда несколько позднее (а если быть точным, двенадцать часов спустя) я пришел в себя, то на мне была пижама, застегнутая на все пуговицы, — но каким образом я в ней оказался, я совершенно не представлял и не помнил.