Возвращение Черного Отряда

Да, это своего рода бессмертие, но за него приходится платить серебром страданий.

И настало время это прекратить.

Тьма

Ветер скулит и воет; в его дыхании – горечь. Рычит и лает гром, молнии с неистовой силой вонзаются в плато блистающих камней, устрашая даже Тени.

Плато, знававшее пору мрачного расцвета, избороздили шрамы – следы катаклизма. Почву рассекает извилистая трещина – точно рваная рана от удара хлыстом по лицу. Она неширока – ребенок без труда перешагнет в любом месте, – но до того глубока, что кажется бездонной. Тут и там ползут жгуты тумана, окрашенного в тысячу оттенков серого и черного; лишь кое-где заметны жалкие пятнышки других красок.

Посреди плато высится таинственная цитадель. Она огромная, серая и немыслимо древняя – древнее людской летописной памяти. Одна из ее башен рухнула поперек расщелины. Из глубины твердыни, нарушая вековую тишину, доносится ритмичный, медленный, навевающий дрему стук – словно там бьется сердце мира.

Смерть есть вечность.

Вечность есть камень.

Камень есть безмолвие.

Камень не может говорить.

Но он помнит.

1

Старик поднял глаза. Перо в его руке дернулось, выдавая недовольство.

– В чем дело, Мурген?

– Я прогулялся с духом. Помнишь, недавно земля дрожала?

– Ну и что с того? Не вздумай брать пример с Одноглазого и морочить мне голову всяким вздором. У меня на это нет времени.

– Чем дальше на юг, тем ужаснее разрушения.

Старик открыл было рот, но спохватился и решил подумать, прежде чем что-то сказать.

Старик. Костоправ. Капитан Черного Отряда, а ныне еще и всемогущий военный диктатор Таглиоса и всех данников, колоний и протекторатов этого государства, он вовсе не кажется такой уж большой шишкой. Ему хорошо за пятьдесят, даже ближе к шестидесяти. За последние четыре года он малость погрузнел, почти безвылазно находясь в гарнизоне. Лоб у Старика высокий, с залысинами; волосы редкие. Недавно он отрастил бородку с проседью, которой немало и в шевелюре – там, где она еще осталась. А глубоко посаженные ледяные глаза придают Старику вид суровый и жуткий – ни дать ни взять психопат-убийца. Хотя сам он об этом не догадывается. Вслух никто не говорит, а Старику и невдомек, почему его чураются люди. Он даже расстраивается из-за этого иногда.

Да, дело в его глазах. Главным образом в них. Взгляд у него как у вурдалака, аж дрожь пробирает. Сам он считает себя обычным человеком, одним из братьев Отряда. Но уж коли догадался бы об этом своем свойстве, то непременно использовал бы его на всю катушку. Он не просто считает, что полезно создавать иллюзии в чужих умах, – нет, эта убежденность сродни религиозному фанатизму.

– Давай пройдемся, Мурген, – промолвил Старик, вставая.

Во дворце, если разговор не предназначен для чужих ушей, лучше беседовать на ходу. Дворец похож на огромные соты, пронизанные лабиринтом бесчисленных тайных ходов и лазов. Это переплетение коридоров я наносил на карту, но обойти все закоулки не смог бы и за всю жизнь – даже если бы нам не предстояло не сегодня завтра выступить на юг.

Впрочем, никогда нельзя было исключить возможность того, что сказанное будет услышано кем-нибудь из наших друзей. Хорошо еще хоть врагов удавалось удерживать на достаточном отдалении.

На пороге нас встретил Тай Дэй. Старик поморщился. Личного предубеждения против моего телохранителя и свойственника он не имел, но его бесил тот факт, что многие братья Отряда обзавелись подобными спутниками, ни один из коих не подчинялся Капитану напрямую. Он не доверял нюень бао, хотя никогда не мог толком объяснить почему. Да наверняка и не сможет.

Он понимал, что в той адской кузне, где ковались эти узы, его не было. Но ему довелось побывать в других преисподних. Он и сейчас томился в одной из них.

Я подал знак, и Тай Дэй отступил на шаг, символически признавая наше право на конфиденциальность. Лишь символически, ведь на самом деле он слышал каждое сказанное нами слово.