Лебезя и заискивая, Сеня совершенно не заметил, какой злобой наливаются глаза Федора, поплатившись за посягательство на частную собственность.
Кольценосец-самодур, отпихнув «опального» кореша, да так, что тот рухнул на спину, склонился над ним и заорал:
— Это ПИАР!
Высунувшийся из-за соседнего валуна Голый поддакнул:
— Ага… Он у нас нас пиара… одним словом пиарас, — и снова спрятался за валуном.
— Я просто помочь хотел! — захныкал Сеня, а Голый снова показал из-за каменного укрытия свою хитрую мордочку:
— Все видели? Он цинично хочет быть хорошим!
Улучив момент, Сеня дернулся было «выковырять мартышку»:
— Слышь, ты, два в одном. Свободен! Дальше мы сами.
Но Федор шустро ухватил его за локоток и злобно прошипел:
— Нет, Сеня. Так не пойдет, — гордо вскинув голову он продолжил: — Ты обидел артиста, — и одним тычком снова опрокинул бывшего друга на камни.
Всерьез расплакавшемуся Сене оставалось надеяться только на чудо:
— Разрешите последнее слово. Я еще пригожусь.
Несмотря на натуральные слезы с кулак величиной, чуда не произошло — Федор уже твердо решил:
— Без тебя обойдемся.
Хмырь, уже занявший выгодную позицию за спиной начальника, улыбался Сене во все гипотетические тридцать два зуба, окончательно добив карапуза, который впал в истерику:
— Федор, да гони ты эту гниду лысую!
Последняя капля валерьянки в клетку голодного льва упала сама собой. Федор скрежетнул зубами и отчеканил:
— Следи за цитатой, Сеня: встал и ушел.
Горемычный карапуз рухнул на камни и принялся кататься по ним в эпилептическом припадке, но зрителей у этого шоу уже не было — Федор и Голый развернулись и потрусили вверх по тропе, не удостоив бывшего члена их группы ни единым взглядом.
По закручивающимся в гигантскую спираль улицам Гондураса двигалась странная процессия. С виду парад парадом — обычная выставка достижений военного хозяйства. Вот только кислые рожи вояк и насмерть перепуганная толпа зевак, жмущихся к стенам под суровыми взглядами «участников торжества». Закованный в броню Эффералган ехал во главе процессии, уставившись немигающим взглядом в одну точку.
Вывел его из оцепенения, запыхавшийся Пендальф, едва-едва успевший дворами нагнать войска — за следующим поворотом улица уже упиралась в городские ворота:
— Але! Уважаемый! Ты куда это намылился? Папа тебя любит, а ты его бесишь!
Эффералган, не выдержав тяжелого взгляда, принялся старательно делать вид, что его жуть как интересуют местные памятники архитектуры. Впрочем, от ответа все равно было не уйти, и он-таки промямлил, пряча глаза:
— Да мы тут… решили в психическую атаку сходить.
Пендальф досадливо сплюнул под ноги и, махнув рукой, заявил:
— Ты бы хоть лошадей в полоску покрасил… а то с вашей психней зебры уже закончились. Ну или еще че придумайте. Пойдите в атаку голые, что ли…
Однако его никто уже не слушал, и старому разведчику оставалось только укоризненно качать головой вслед утекающим в распахнутые ворота гондурасским частям. Бормоча себе под нос изысканные ругательства, он отпихнул в сторону попытавшегося преградить ему путь стражника и полез на крепостную стену, принявшись наблюдать за тем, как выкатившаяся под стены города колонна перегруппировалась, следуя сигнальным флажкам, и, выстроившись «свиньей», двинулась через степь в сторону Кеми…
В кабинете начальника гондурасского ГУВД за разоренным столом остались сидеть только двое — собственно хозяин апартаментов и новоиспеченный опер Чук, тупо постеснявшийся покинуть банкет, устроенный в его честь. Примостившись на табурете с краю стола, он наблюдал за тем, как папашка ускакавшего на верную погибель Эффералгана мрачно поглощает банку корнишонов — огурец за огурцом, сопровождая каждого «приговоренного» стопкой водки.
Когда в банке остались плавать только кунжутные семечки, он повернул голову в сторону карапуза и поинтересовался:
— Сеня, ты песни какие-нибудь знаешь?
Чук поежился под недобрым взглядом своего босса:
— Ну… да. Хотя, в общем-то, я не Сеня. Хотите, я вам про родственников спою? Песню про зайцев.
Супермент ткнул в него пальцем и заявил:
— Сеня, про зайцев — это не актуально. Давай что-нибудь жалостливое. — Он откинулся в кресле едва не рухнув на пол и, пытаясь удержать равновесие, оперся жирной пятерней на пульт экстренной связи…
Чук же, напрягая мозг, по привычке почесал в затылке и, взобравшись на табурет, начал петь, сначала тихонечко, прикрыв глаза и отчаянно фальшивя, вот только его голос, многократно усиленный, уже плыл над городом, заставляя гондурасцев удивленно толпиться возле столбов с тарелками громкоговорителей, удивленно обсуждая, каким образом сия песня коррелирует с развернувшейся на виду у всех бойней за Кемь:
Ромашки спрятались, поникли лютикииии,
Когда узнала яааа: мои парень — гей.
Зачем вы, девочкиии, красивых любитиии?
Они друг друга любяааат куда сильней.
Зачем вы, девочки, красивых любитиии?
Они друг друга любяааат ТУДА сильней…