Возвращение

Леопольд порой не в силах совладать с собой, чтобы с какой-то дурацкой завистью не следить за компанией молодых, их суетой, возней, кокетством, хихиканьем. Он словно тоскует по тем временам, когда был еще беззаботен, когда его еще не призвали в армию и ему казалось, будто он центр всего, что происходило вокруг. Все было просто, все интересовало, волновало. Теперь же, при встрече с кем-нибудь из старых приятелей, его охватывает скука, если они начинают рассказывать про свою жизнь, и в то же время он не может перевести разговор на то, что является содержанием его собственной жизни, ибо знает: приятель не поймет его. Мало-помалу Леопольд оттолкнул от себя старых друзей и знакомых и зажил как бы совсем в другом мире.

Другой мир — как напыщенно это звучит! В действительности же — по утрам на работу, где он делает то же, что и все, сознавая, что все это временное и относиться к этому всерьез нельзя, он там чужой, формально числящийся. Есть у него несколько приятелей-интеллектуалов — иногда он заходит к ним, иногда они заходят к нему, но близкой дружбой это назвать нельзя, ни с кем из них он не может поделиться своими заботами или сомнениями, так же как и они с ним. Даже с Хельдуром откровенные разговоры касаются лишь живописи. Так, в одиночестве, проходят дни перед мольбертом, за чтением книг, в театре, в кино, на концертах; если быть честным, он и не испытывает тоски в обычном понимании этого слова по чьей-то близости, да и нет у него на это времени, разве только в те дни, когда он отвозит картины, или вечерами, когда работать становится невмоготу, хочется, чтобы кто-то был рядом — друг, подруга и почему бы не семья… Но он один со своим искусством, хотя до сих пор искусство прекрасно обходилось без него. Платоническая любовь, грустно улыбаясь, думает Леопольд. Много это или мало?

Он добрел до улицы Сихи. Еще двадцать лет назад она замыкала пригород, лишь отдельные дома, притулившись, стояли под соснами, улицей она называлась скорее символически. А сейчас широкая заасфальтированная дорога тянется до самого болота, боковые улицы вливаются в нее, как ручейки в реку, и повсюду вокруг белые новые каменные дома. Это хорошо знакомое Леопольду место, он годами видел, как поднимались здесь дома от фундамента до крыши, да и дом отца, который находился на краю болота, в большой степени работа его рук. Но Леопольда не охватывает чувство умиления, когда спустя долгое время он снова оказывается здесь, равнодушно скользит он взглядом по домам и калиткам с номерами и, только отыскав нужный ему дом, останавливается и с интересом разглядывает его.

В большом саду возвышается простое строение, примерно такие дети рисуют на картинках: покатая крыша, труба, стена с двумя окнами, сбоку дверь, некогда темно-красная краска выцвела, на окнах светлые ситцевые занавески; под соснами растет брусника и прошлогодний коричневатый вереск, сюда не нанесли плодородной земли, чтобы выращивать цветы, не белеет и крыша парника, заросшая травой тропинка ведет к дверям дома, рядом — свежая куча песка. Кто-то копает здесь яму, но кто — не видно, никаких признаков, что здесь живет трудолюбивая и счастливая семья, которую пришел проведать Леопольд, нет.

Возле ямы валяется лопата с желтой пластмассовой ручкой.

История должна была звучать так: один человек стал попивать, и поскольку сам ничего поделать с собой не мог, то постепенно стал катиться по наклонной плоскости, и вся жизнь у него пошла прахом. Тогда пришлось вмешаться другим, мужчину отправили на принудительное лечение, а когда он вернулся, все происшедшее показалось ему каким-то кошмарным сном, от которого он теперь очнулся. Жизнь стала понемногу налаживаться, он был счастлив, но однажды узнал, что жена предала его. Все, чем он дорожил в жизни больше всего, внезапно рухнуло, и рука снова потянулась к бутылке, что и определило его дальнейшую судьбу. Теперь его окружала лишь белая пустота.

Неожиданно из-за угла дома появляется мужчина лет сорока, он торопливо идет, откидывая со лба липкие встрепанные волосы, хватает лопату с желтой ручкой, прыгает в яму (глубина ее уже с метр), теперь видна лишь его спина в красной рубашке, лопата яростно выбрасывает песок, в этой работе нет ни ритма, ни уравновешенности, даже невооруженным глазом видно, что тщедушный мужчина не сможет долго выдержать такой темп. Леопольд с удовольствием постоял бы еще и подождал (чего?), но на улице люди, и ему неловко ни с того ни с сего глазеть, как кто-то копает яму. Он идет дальше, в голове мелькает мысль: уж не копает ли себе могилу? В самом деле, яма как раз величиной с могилу, и если принять во внимание рассказ Александра, как он обнаружил мужчину в пустой комнате, а вещи оказались спрятанными в подвале, почему нельзя допустить, что он способен вырыть могилу самому себе…