Возвращение

— Так вот, — начинает Веннет, — получаю я как-то письмо, распечатываю конверт и нахожу в нем последнее предупреждение относительно моего недостойного поведения в такой-то и такой-то вечер, такого-то и такого-то числа. Послушайте теперь, в чем состояло это недостойное поведение: мы сидим, мило беседуем, с нами за столиком красивая певица, брюнетка, на столе — ваза с цветами. Ваза, разумеется, устрашающая, а цветы красивые, вот я и думаю: что украшает женщину — цветы, а что украшает цветы — конечно же красивая женщина. Беру цветы и засовываю их певице в волосы — зрелище потрясающее, цветы в ее волосах сверкают подобно божественным звездам. А на следующий день выясняется, что я совершил якобы хулиганский поступок и пришлось вызывать милицию. И теперь в этих уродливых вазах стоят искусственные цветы, к тому же приклеенные ко дну.

— Не иначе как решили сделать из нас мещан, — серьезно произносит Мейнхард. — Хотят, чтобы художник был порядочным гражданином, уплетающим бифштекс и разглагольствующим о бытовых нуждах, чтобы его мысли не шли дальше карбюратора и отопительной системы машины, чтобы в утонченном обществе он лишь слащаво улыбался. А художники всегда были отъявленными негодяями, в прежние времена их вообще терпеть не могли, потому что от них всегда несло чесноком и вином, думаю, что и сейчас ничего существенно не изменилось. Считаю, что из художника не может получиться порядочный и нормальный гражданин, а из порядочного мещанина хороший художник. У человека, занимающегося искусством, должен быть какой-то изъян, хотя бы крошечный.

Гул голосов вокруг усиливается.

— Мне все же кажется, что на сегодняшний день художник может быть внешне вполне порядочным человеком — я подчеркиваю — внешне, — говорит Веннет, задумчиво крутя в руке бокал с шампанским. — Произошла нивелировка населения, абсолютно незаметный процесс, в результате которого простой рабочий внешне ничем не отличается от ученого, а инженер от художника. Все живут приблизительно в равных условиях, в квартирах многоэтажных домов, материальные условия у всех одинаковые, возможности тоже, даже образование, которое получает художник, мало чем отличается от образования, получаемого в других высших учебных заведениях, например, с дипломом художественного института можно защищать диссертацию по физике, разумеется, если такой прецедент будет иметь место. Художник уже не живет в мансарде со стеклянным потолком, богемный образ жизни не практичен, поскольку наша художественная промышленность представляет собой налаженную систему, требующую планомерной работы. Никто не может укатить на полгода писать картины в Париж или на Средиземное море, — у всех семьи, проблемы быта, и все делают картины. Результат — ремесленничество, правда, на довольно высоком уровне, серое расчетливое искусство, никакого горения, никто не вспарывает ножом полотна, не спит после сеанса с натурщицами, не устраивает оргий. Трезвый расчет: на весенней выставке покажу две картины, одну, ту, что получше, купят, месяц-два проживу, куплю бензин, ребенку и жене — тряпки, внесу деньги за кооператив, и это — жизнь художника.

— Не преувеличивай, настоящие представители богемы, по-моему, еще не перевелись, взгляни хотя бы на Хельдура, — говорит Мейнхард, то ли успокаивая, то ли утешая его.

— Хельдур старшее поколение, а я говорю о своем, подчас такая злоба охватывает — кто мы такие, чиновники? Где они — страсть, горение? Никому и в голову не придет вздернуть себя на сук, какая-то идиотская сдержанность. А ведь писать картины — наслаждение, и все, что окружает это действо, тоже должно доставлять наслаждение…

— Послушай, твоя жена пришла. — Мейнхард толкает локтем Веннета.

Все оборачиваются туда, где стоит элегантная женщина в темно-сером платье. Хельдур, как истый джентльмен, встает и подводит женщину к столу. Она садится рядом с Веннетом, иронически разглядывает собравшихся.

— Итак, насколько я понимаю, картины сданы? — говорит она, берет у Веннета бокал с шампанским и делает глоток. Внезапно сидящие за столом мужчины преображаются — становятся кроткими, тихими, как застигнутые врасплох набедокурившие мальчишки. — Значит, сегодня праздник, — улыбается жена Веннета, — и от меня, конечно, это скрыли.

Разговор заходит о некоем Альберте Трапеже. Веннет с жаром рассказывает историю о том, как Трапеж якобы переспал с какой-то поэтессой. Под утро та разбудила Альберта и спросила, женится ли он теперь на ней. Альберт повернулся на другой бок, сказав, что в наше время это недостаточный повод даже для знакомства. Когда Альберт встал, чтобы одеться, он, к своему ужасу, увидел, что его одежда распорота по швам.

— Вот видите, с поэтессами надо обращаться весьма осторожно, — говорит жена Веннета и рассказывает, как однажды летним пасмурным днем они от нечего делать решили переодеть Трапежа женщиной и отвести в качестве натурщицы к знакомому художнику. — Из Трапежа получилась вполне привлекательная женщина, мы завили ему волосы, накрасили глаза и губы, надели чулки и платье и отправились.