Возвращение

– И я тоже не понимаю. Все это очень зыбко. Единственное, что мы знаем, это то, что пятого июня девяносто второго года Верхавена навестила женщина, назвавшаяся Анной Шмидт. Мы понятия не имеем ни как ее зовут на самом деле, ни о чем они говорили. Вся эта версия опирается на слишком маленькое количество фактов: сначала мы предполагаем, что визит связан с убийствами; потом мы предполагаем, что во время беседы она решила открыть Верхавену имя настоящего преступника. Потом мы предполагаем, что она приехала из Каустина… Вся цепочка не очень крепкая.

– К тому же мы не уверены на все сто процентов, что убит именно Верхавен. И абсолютно не уверены в том, что он невиновен в убийствах, за которые был осужден. Да если все это представить прокурору, нас наверняка засмеют.

Морено кивнула.

– Хотя это совершенно не наше дело, – продолжал де Брис. – Мы просто подчиняемся приказу: идите и найдите всех женщин, которые ходят с палочкой, в этой дыре. Или всех мужчин Аарлаха с пластинкой на зубах! Или всех леворуких проституток Гамбурга! Спросите их, что они делали за день до Рождества тысяча девятьсот семьдесят третьего года с трех до четырех часов, и обязательно запишите каждое слово, которое они произнесут! Круто, мне нравится работа детектива. Именно об этом я мечтал, когда решил работать в криминальной полиции.

– Кажется, у интенданта сегодня случился крах иллюзий. – Морено сочувственно улыбнулась.

– Вовсе нет, – возразил де Брис. – Ассистент неправильно поняла природу моих рассуждений. Я с удовольствием поеду хоть на Шпицберген и расспрошу там каждого проклятого пингвина, что он думает о парниковом эффекте… но только если это будет в твоей компании, вот так. За нас!

– За нас. Однако, – усомнилась Морено, – мне кажется, на Шпицбергене не водятся пингвины. Ну да, а завтра в любом случае появятся новые задания, правда?

Де Брис кивнул:

– Думаю, да. Пусть комиссар и Мюнстер сами выруливают из всего этого. Только боюсь, что это окажется нелегко.

– Да, наверное, нелегко. А ты на самом деле как думаешь? Раскроют они это в результате?

Де Брис прожевал последнее печенье и немного подумал.

– Понятия не имею. Хотя у меня такое чувство, что раскроют. ВВ, наверное, выйдет из больницы с окрепшей бульдожьей хваткой. С ним будет трудно поладить.

– Как будто это раньше было легко.

– Да, – вздохнул де Брис. – В этом ты, конечно, права. Хорошо, что я на нем не женат.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего.

Морено посмотрела на часы:

– Кстати, по-моему, пора закругляться.

– Согласен, пора. Спасибо за прекрасный день. Да и вино уже закончилось, иначе я бы охотно за тебя выпил.

– Ты уже сделал это два раза, – констатировала Морено. – Достаточно. Я не терплю чрезмерного количества лести.

– И я тоже. Пойдем домой.

31

Войдя в кабинет, в первые доли секунды Ван Вейтерен подумал, что не узнает его. В голове пронеслась мысль, что после двенадцатидневного отсутствия можно ошибиться дверью, но потом стало понятно, что это тот самый старый кабинет, в котором он работал. Может быть, его смутило яркое послеполуденное солнце, бросающее косые лучи через грязное окно. Вся дальняя стена за письменным столом, занятая книжными полками и шкафами с документами, купалась в ярком, слепящем солнечном свете. В лучах кружилась пыль. Жара была как в печке.

Комиссар подошел к окну и открыл его. Задвинул жалюзи и таким образом довольно сносно отразил атаку раннего лета. Оглядевшись, он понял, что перемены совсем не так радикальны, как показалось на первый взгляд.

Если точно, их было три.

Во-первых, кто-то прибрал на столе. Сложил бумаги в одну стопку, прежде они лежали веером. «А на самом деле, не так уж и плохо», – оценил Ван Вейтерен. Странно, что ему самому это не пришло в голову.

Во-вторых, кто-то поставил у телефона вазу с желтыми и фиолетовыми цветами. «Сразу чувствуешь, что ты популярен и любим, – подумал Ван Вейтерен. – Строг, но справедлив… глубоко внутри».

В-третьих и в последних, появилось новое кресло. Серо-голубого цвета. Этот цвет напомнил ему пальто, которое Рената как-то купила в Париже во время одного катастрофического отпуска. Цвет назывался «провансальский голубой», если, конечно, память ему не изменяет, на что она способна. Во всяком случае, у кресла были мягкие подлокотники, регулируемая спинка и подголовник, что в целом напоминало сиденья в вагоне первого класса в какой-то из соседних стран, в какой именно – он не помнил.

Комиссар осторожно сел. Сиденье оказалось таким же мягким, как и подлокотники. Спинку не закрепили. Под сиденьем имелось несколько рычагов для регулирования всевозможных функций, а именно: высоты сиденья, положения спинки, степени ее подвижности и других. На столе лежала инструкция с цветными картинками и подробным описанием кресла на восьми языках.

«Ну и ну, – подумал Ван Вейтерен и начал осторожно нажимать на один из рычагов согласно инструкции. – Здесь я удобно посплю в ожидании пенсии».