Возвращение

На фоне больничной койки он показался мне совсем крохотным. Знаю, так постоянно говорят о больных, однако он действительно исхудал. На его лицо – изможденное, перекошенное даже во сне – было больно смотреть. Я сел рядом с койкой, взял дедушку за руку – иссохшую и хрупкую, словно птичья лапка, – и почувствовал комок в горле. В тот миг я возненавидел себя за то, что не приехал раньше, за то, что так давно не навещал родного деда.

Долгое время дедушка не шевелился, лишь медленно, с натугой вздымалась и опадала его грудь. Я с ним разговаривал, пусть и не знал, слышит ли он меня. Насколько помню, говорил я без умолку – наверстывал упущенные годы, когда не мог приехать из-за собственных забот. Поведал о взрыве в Кандагаре и о том, как переживал последствия. Затем рассказал про Сандру – мою последнюю на тот момент девушку – и о том, как мы расстались. Сказал, что снова поступил в резидентуру. А еще в очередной раз поблагодарил дедушку за то, что он есть, что стал мне настоящей семьей – и до, и после смерти родителей, – хотя порой я этого не ценил.

По словам медсестры, за все время дедушка произнес лишь два слова: мое имя и «Пенсакола» – так на меня и вышли. Временами дедушка открывал глаза и пытался что-то произнести, однако издавал лишь неразборчивые хрипы. А порой он озадаченно глядел на сиделок, словно не понимая, кто он и где находится.

Помимо печали и беспокойства меня охватывало недоумение. Зачем дедушке понадобился этот городок в Южной Каролине? Как он сюда добрался? На моей памяти он ни разу не бывал западнее Роли[19], даже в Александрию приехал лишь однажды. До сих пор я думал, что дедушка много лет не покидал пределы округа. А до Исли из Нью-Берна – ехать и ехать. Шесть или семь часов на машине, с пробками – еще дольше. Куда же собрался дедушка на девяносто втором году жизни?

Я бы подумал, что у него болезнь Альцгеймера, однако в письмах он излагал мысли ясно и содержательно, как прежде. Письма всегда ему хорошо удавались, а я обычно просто звонил, получив очередное послание. Так было проще: иногда я тот еще лентяй. Судя по телефонным разговорам, дедушка находился в здравом уме. С возрастом, конечно, он стал дольше подбирать слова, но никто не принял бы его за маразматика, готового ни с того ни с сего укатить в неизвестный городок.

Глядя на бесчувственное тело на койке, я спрашивал себя, не упустил ли что-то важное. В послеполуденном свете его кожа выглядела серовато-бледной; к вечеру дыхание стало затрудненным. Часы посещений закончились, однако из больницы меня не выставили. Даже не знаю почему: возможно, потому что я и сам был врачом, а может, медсестры увидели, насколько мне дорог дедушка. Наступила ночь, затем рассвело, а я все сидел у койки, держа его за руку и говоря без остановки.

К утру я выдохся. Медсестра принесла мне кофе, и я, несмотря на усталость, отметил, как много вокруг хороших людей. Пришел на обход дедушкин врач. Судя по его лицу, думали мы об одном и том же: старый хороший человек доживает свои последние часы. Может, еще день протянет, не больше.

Около полудня дедушка слабо шевельнулся, его веки затрепетали, глаза приоткрылись. Он попытался сфокусировать зрение, и во взгляде мелькнуло замешательство, о котором упоминали медсестры. Я склонился над кроватью и взял дедушку за руку.

– Я здесь, деда. Ты меня слышишь?

Он повернул голову – совсем чуть-чуть.

– Это я, Тревор. Ты попал в больницу.

Дедушка медленно прикрыл глаза и снова приподнял веки.

– Тре… вор.

– Да, дедушка, это я. Приехал, как только узнал. Куда ты собирался?

Он сжал мою ладонь.

– Помоги…

– Не волнуйся, – успокаивал его я. – Здесь тебе помогут.

– Помоги… кара… на… пала…

Обрывки слов перемежались судорожными вдохами.

– Об… морок…

– Да, дедушка. У тебя был инсульт.

Я задумался, а вдруг его недуг назревал давно; к тому же я вспомнил, что бабушка страдала эпилепсией.

– Приступ…

– Все будет хорошо, – солгал я. – Мы с тобой скоро проведаем пчел, а потом спустим на воду лодку. Вдвоем, как в старые добрые времена.

– Как… у Роуз…

Я снова сжал его руку. Дедушка по-прежнему не понимал, что случилось, и меня злило собственное бессилие.

– Да, – кивнул я. – Роуз, твоя красавица-жена.

– Сообщи… родным…

Мне не хватило духу напомнить дедушке, что его жена и дочь давно умерли, а я – его единственный родственник.

– Скоро ты снова увидишь Роуз, – пообещал я. – Она очень сильно тебя любила. И ты любил ее. Она тебя дождется.

– Свежа… истома…

Я нахмурился: наверное, послышалось. Бессмыслица какая-то.

– Все хорошо. Я с тобой, – повторил я несколько раз.

– Поезжай… в хе…

– Я тебя не брошу! – перебил я. – Останусь здесь. Люблю тебя, деда. – Я прижался щекой к его морщинистым пальцам.

Дедушкин взгляд потеплел.

– Люблю… тебя…

В глазах у меня защипало.

– Ты – самый лучший человек среди всех, кого я знал, – прошептал я, еле сдерживая слезы.

– Ты… пришел…

– Конечно, пришел.

– А теперь… поезжай…

– Нет, – отрезал я. – Я остаюсь. Буду сидеть с тобой, сколько потребуется.

– Пожалуйста… – прохрипел дедушка, и его глаза закрылись.