Возвращение

Чувство торжества не исчезло и тогда, когда моя нью-йоркская жизнь вошла в обыденную колею. Иногда я чувствовал себя словно пьяный, хотя не пил ни капли. Иногда я шел словно окрыленный, будто у меня под ногами не асфальт и бетон, а зеленая трава луга. Я купил кроссовки, ежедневно бегал в парке над рекой и после таких пробежек нисколько не уставал, а был полон энергии. Я намного легче, чем это обычно бывало со мной, сходился с людьми, которые попадались мне на пути.

Раз в несколько дней я звонил Барбаре. Мы рассказывали друг другу, чем занимаемся и что за это время произошло в нашей жизни. Школа, факультет, друзья, знакомые, фильмы, визит к врачу, мелкая неудача, запомнившийся сон — этими обыденными сведениями заполнялись наши телефонные будни. Иногда во мне просыпался страх, что хотя она и старается не подавать виду, в душе затаила на меня обиду и припомнит мне впоследствии эту отлучку. Я нисколько не сомневался в том, что мы нужны друг другу; я любил ее и тосковал по ней. Однако эта тоска касалась Барбары как части жизни, которая вновь станет моей, но сейчас моей не была. Сейчас я был здесь. Я впервые поверил Одиссею, что он тосковал по Пенелопе и одновременно с радостью путешествовал, конечно, не все десять лет, не тот год, что он провел у Цирцеи, и не те годы, когда он был у Калипсо, но те недели, когда он совершал открытия и участвовал в приключениях.

Де Баур начал свою лекцию, как и книгу, именно с «Одиссеи». Правда, толковалась она не как некий архаический прообраз всех историй о возвращении, как мне показалось при первом чтении. Задача, напротив, заключалась в том, чтобы понимание «Одиссеи» как изначальной формы всех историй возвращения подвергнуть деконструкции. Лишь воля читателя превращает «Одиссею» в историю, всей логикой своего развития устремленную к возвращению. Вне этого восприятия возникает совершенно иная картина: Одиссей не стремится домой, а проводит время сначала у одной, а потом у другой женщины. Он возвращается домой не по собственному выбору, а по решению совета богов, и не потому, что он должен искать выход из своей ситуации скитальчества, а потому, что ему необходимо найти выход из ситуации, в которой оказалась дома его жена. Женихи разгадали хитрость Пенелопы, которая ночью распускала сотканное днем полотно, и потребовали, чтобы она закончила свою работу и выполнила обещание выбрать одного из них себе в мужья. Одиссей даже не возвращается толком домой; вскоре ему предстоит снова отправиться в путь, и хотя ему и на этот раз обещано благополучное возвращение, окончательной уверенности в том, что обещание исполнится, пока еще нет.

И в других случаях с читателем сыграли шутку его собственные желания и надежды. Читатель предполагает, что Одиссей во время своего путешествия объездил весь свет, все пространство известного тогда мира, а также мира, о существовании которого со страхом догадывались, и это путешествие по всему миру придавало его странствиям смысл. Однако мы читаем, что Одиссей был хитроумным лжецом. О его странствиях нам известно только то, что он сам рассказал феакам, а понравиться им с помощью красивой лжи у него было достаточно оснований. Правда, обман и уловки в его приключениях играли иногда даже просветительскую роль. С их помощью он справился с магической силой Полифема, Цирцеи и сирен. Однако потом он обманывает богиню Афину, свою жену, сына и своего отца только потому, что выдуманные истории и рассказывать, и слушать приятнее. Он остается верным себе? Лжец, остающийся верным себе как лжецу, помещает себя и нас вместе с ним в ситуацию парадокса о лжеце и превращает верность в измену. Читатель не может быть уверен даже в концовке «Одиссеи». Заключается ли ее смысл в убийстве наглых женихов, как считал Аристотель? Или этот смысл связан со счастьем, обретенным мужчиной и женщиной в любви, как считал один эллинский комментатор? Или, как считали в Средние века, смысл заключался в том, что восстанавливалась законная власть царя над его владениями? Или, а именно так любили трактовать «Одиссею» после больших войн, смысл заключается в смирении перед превратностями судьбы? Или ни то, ни другое, ни третье, а что-то совсем иное?