Возвращение

Ну а в Кракове чего ему ждать можно? Он там уже побывал и уразумел воочию, что тому, кто не католик, – будь он хоть трижды князь и семи пядей во лбу, – рыцарского звания не видать, и коли дослужишься до стольника, и то почитай за великую удачу. Ему же, потомку святого Михаила Черниговского, покупать милость польского короля ценою вероотступничества никак не гоже. Ужели же нет ему краше доли и нет иного пути, чем в Краков? Лучше бы в Москву, к своему православному государю, да покуда батюшка жив, о том и думать нельзя: Витовт хоть к нему и милостив, а за такое может со стола согнать, особливо теперь, когда из-за отъезжих князей пришлось ему отказаться от Пскова и искать мира с Москвой…

– Ну, что же ты, – спросил Хотет, когда сын вошел в опочивальню и, перекрестившись на божницу, приблизился к его постели, – надумал ехать в Краков?

– То в твоей воле, батюшка. Коли скажешь ехать, – поеду.

– Неволить тебя не стану. Сам-то ты того хочешь?

– Коли говорить истину, нет у меня к тому охоты, – не сразу ответил Михаил. – Сам знаешь, батюшка, каково там будет: начнут нудить, чтобы шел в католичество, я же верой отцов торговать не стану. Стало быть, едва ли выйдет мне прок от королевской службы.

– Вот и я тако же мыслю, – оживился Хотет. – И потому иное для тебя надумал: тот вражий Краков для Карачевского князя не место, ты езжай в Москву, на службу к государю великому Василею Дмитриевичу!

– Это мне больше по сердцу. Я и сам о том думал, да вот, не было бы тебе какого худа от Витовта.

– Какое еще может быть худо, коли он уже накрепко положил по смерти моей княжество наше обратить в литовскую волость? А ежели ждать не схочет и меня теперь же с княжения сгонит, так я и сам в Москву поеду!

– Коли так, я с радостью, батюшка. Уделом нашим мне все равно не володеть, так уж лучше я своему, русскому государю буду служить, нежели тем, кто этот удел у нас отымает. Когда велишь ехать?

– А чего медлить? До Рождества Христова, пожалуй, пожди, проведешь с нами святки и поезжай с Богом. Там наших русских князей из-под Литвы уже немало. Всех принял Василей Дмитриевич ласково, поместья богатые им дал и службу, коя каждому по роду его приличествует. Тако же и тебе будет. А королю Ягайле пусть ляхи служат, коли они его сердцу милее.

– Добро, батюшка, буду готовиться. Челяди много ли с собою брать?

– Душ пятьдесят возьми, а то и боле. В Москве на это глядят: коли слуг много, значит, муж важный, ему и чести больше. Надобно, чтобы ты стал там высоко. То и по роду тебе пристало, да и своя у меня думка есть: Софье пора искать жениха. И покуда здесь не навязали нам какого литвина, либо ляха, хорошо бы просватать ее на Москве за кого-либо из молодых князей, родичей государя Василея Дмитриевича. Будешь там, – порадей о сестре, в том на тебя крепко уповаю.

– Не сумневайся, батюшка: положу себе это первой заботой.

Через несколько дней после этого разговора князь Хотет сидел в своей рабочей горнице, когда вошел дворецкий и доложил:

– Тут, княже, приехал с Неручи сын татарского царевича Карачея, сказывает, есть к твоей милости важное дело.

Было холодное утро, Иван Мстиславич славно пригрелся у камина. Принимать посетителя, да еще выходить для этого в нетопленную приемную залу ему не хотелось. Откуда тут и к какому спеху может сыскаться важное дело? Наверное, гиль какая-нибудь… Он совсем уже собрался ответить, что занят и чтобы приезжий зашел под вечер, но любопытство пересилило, и он сказал:

– Веди его сюда.

Через минуту, пригнувшись в дверях, чтобы не стукнуться головой о притолоку, в горницу вошел широкоплечий и ладный молодец, в синем, подбитом мехом кафтане и при сабле. Перекрестившись на образа, он довольно ловко поклонился князю.

– Будь здоров, – ответил Хотет, оглядывая мощную фигуру вошедшего. – Ты, что, сын неручьского царевича?

– Так, княже. Отец мой Иван Васильевич поклон тебе и почтенному семейству твоему шлет и грамотку велел передать твоей светлости, – ответил посетитель. По-русски он говорил правильно, хотя и с заметным татарским произношением.

– Иван Васильевич? Значит, так родитель твой стал зваться по святом крещении? А тебя как же нарекли?

– Арсением, княже.

– А годов тебе сколько?»

– Осемьнадцать минуло.

– Ну, молодец ты, Арсений! Сказал бы – богатырем будешь, да ты уже и сейчас богатырь. Эк тебя вымахало в восемьнадцать-то лет! Ладно, сказывай, как батюшка твой здравствует и какие там, на Неручи, новости? – помолчав, добавил Хотет.

– Отец, слава Христу, здоров, княже, а на Неручи ныне тревожно: недалече от нас, в Диком Поле, все больше сбирается кочевых татар. Что Курск о»и невдавне пограбили, ты, должно быть, знаешь. Ждем Мы с часу на час, что и на нас набегут

– Эко дело! Ужели вы со своими поладить не сумеете?

– Нет, князь: это татары Идику, наши враги.

– Что же мыслите вы делать?

– Коли нападут, будем обороняться. К тому готовимся. – И Арсений коротко, но толково рассказал князю, какие меры ими приняты на случай набега ордынцев.

– Вельми разумно все сладили, – одобрил Хотет. – Сразу видать, что родитель твой бывалый воин. А где же письмо его?