Возвращение

– На Западе с этим борется конкуренция. Будешь выдвигать никчемных руководителей – вылетишь в трубу. Если сынков вводят в правление корпорацией, то по делу, или они там ничего не решают. В политике, правда, это правило не всегда работает… А у нас боролся Сталин. Когда тебя могут в любой момент выдернуть ночью из кровати и забить сапогами, ты уже не элита и не станешь сильно наглеть. Нигде не читал, чтобы при нём брали взятки. Но у этого способа есть свои недостатки. Пинающим безразлично, кого пинать, а решающие, кого тащить в подвал, зачастую ошибаются. Это крайности, но история показала, что как только убирают контроль и ответственность, так всё начинает разваливаться. Многое зависит от размеров страны, характера народа и его культуры, но общие закономерности для всех одинаковы. Это просто в природе человека. Пошли, ты уже замёрзла, да и мама начнёт волноваться.

– Пошли. Ген, а что делать, если это заложено в людях?

– Жить по возможности лучше, не портя жизнь другим, и меньше морочить голову политикой. Знаешь, что по этому поводу говорили древние? Господи, дай мне силы справиться с тем, что я могу сделать, дай мне терпение вынести то, что я сделать не в силах, и дай мне ум отличить первое от второго. Пришли. Давай я к вам зайду, чтобы меня немного поругали, тогда тебе меньше достанется.

– Тебя-то за что ругать? – спросила Люся, когда мы поднимались по лестнице. – За чужое хамство?

– Сейчас увидишь, – сказал я, проходя вслед за ней в прихожую.

– Доченька! – Надежда схватила Люсю и прижала к себе.

– Мам, отпусти, дай раздеться, жарко.

– Раздевайся, – отстранилась мать. – А ты чего стоишь, изверг? Раздевайся тоже, сейчас будешь давать ответ, во что вы вляпались!

– Зря ты на него так набросилась, мать, – раздался из комнаты голос Ивана Алексеевича.

– И ничего не зря! У меня из-за него чуть сердце не разорвалось, а ты заступаешься!

Я разделся и вместе с Люсей вошёл в большую комнату. Кроме отца подруги здесь же была и Ольга.

– А мама тебя ругала, – сообщила она мне. – Я тоже из-за тебя переволновалась.

– А из-за сестры? – спросил я.

– А что с ней сделается!

– Оля, не встревай в разговор взрослых! – рассердилась Надежда. – Марш в свою комнату! Ну, жених, кто был этот мужчина?

– Нам он представился как Васильев, – ответил я. – Судя по замашкам, офицер КГБ, хотя я могу ошибаться. Хамы встречаются не только у них.

Семью Люси я занёс в число родственников, поэтому не собирался им врать.

– И какие дела у вас могут быть с такой организацией, как Госбезопасность? – спросил Иван Алексеевич.

– Никаких. Им приказали нас привезти, ну они и выполнили, как привыкли.

– Кто же этот человек, который отдаёт такие приказания?

– Иван Алексеевич, – сказал я, – у меня были кое-какие дела с Машеровым, а Люсю привезли, чтобы я был сговорчивей. Вам не надо во всё это вникать, просто поверьте, что я не делал ничего плохого.

– Папа, что вы хотите от Гены? – вступилась за меня Люся. – Он оказал услугу стране и помог Машерову. Вам нельзя об этом знать!

– А тебе, значит, можно? – переключилась на дочь Надежда.

– Когда они разговаривали, меня выпроводили на кухню пить чай.

– Ну нельзя, так нельзя, – покладисто согласился Иван Алексеевич. – Надя, прекрати. Вы хотите есть?

– Мы пообедали у Гены.

– Пойду, – сказал я. – Мне ещё объясняться со своими родителями. Завтра созвонимся.

Дома были примерно те же вопросы.

– Объясни, что всё это значит! – заявила мама. – У меня чуть не случился инфаркт! Может, хватит секретов?

– Мама, – сказал я, обнимая её за плечи. – Тебе нужны государственные тайны? Так это нужно давать подписку о неразглашении, а потом не выпустят за границу.

– При чём здесь заграница? – растерялась мама. – Какие тайны?

– Я не сделал ничего плохого, только помог. Меня не поняли и начали разбираться. Сейчас ко мне нет вопросов. Жаль, что так получилось, но я не могу отвечать за чужое хамство. Я же тебе сказал, что не нужно волноваться.

– Мало ли что ты сказал! А Люсю зачем возили?

– На всякий случай, чтобы я не сильно выпендривался. Я прошу, чтобы ты не говорила об этом со своими подругами. Тётя Нина точно всем разнесёт.

– Я не дура, – обиделась мама, – и не болтушка.

– Извини, сказал на всякий случай. Я обещал вам рассказать и расскажу, но не сейчас, а лет через пять. У вас будет больше веры моим словам.

– Я сейчас готов поверить во всё, – сказал отец. – Даже в то, что в тебя кто-то вселился, слишком уж ты изменился.

Мне надоело таиться от родителей и очень хотелось обо всём рассказать, тем более что они уже могли поверить. Но у меня не было уверенности в том, что всё закончилось. Как только Машеров оценит записи, меня не оставят в покое. Я сам ему говорил, что знаю больше того, что записано в тетрадях, да это и без моих слов должно быть понятно. Поэтому придётся давать консультации. Я не оставил бы такого человека без присмотра, даже если бы был в нём уверен. Никто не застрахован от случайностей, поэтому какую-то охрану ему обеспечил бы.