Возвращенец

Белый волк припал к земле и приготовился к очередному прыжку. Но внезапно одноухий повернулся и бросился вдогонку за стаей. Белый, раздумывая, остановился. Он прекрасно знал своё место в стае. Вожаками были другие, а он следовал за ними. Другие намечали жертву, он помогал её загнать. Другие первыми принимались за добычу, он довольствовался остатками. Волк никогда доселе не видел представшее пред ним сегодня животное, но прекрасно понимал свое место в волчьей иерархии. Над головой прогремел очередной раскат грома, и припустил ливень. Волк бросил прощальный взгляд на телёнка, человека, дымящийся кустарник и припустил за остальными.

Гласс наблюдал, как волки исчезли над вершиной насыпи. Вокруг него вился дымок, после того как дождь погасил шалфей. Еще минута, и он мог остаться беззащитным. Он подивился своей удаче, быстро осмотрев укус на плече. Из двух колотых ран струилась кровь, но они были неглубокими.

Телёнок застыл в гротескной позе, растянувшись в прыжке после неудавшейся попытке сбежать от волков. Смертельные клыки растерзали тушу. Под разорванным горлом собралась в лужицу кровь, зловеще алея на фоне бледного прибрежного песка. Волки уделили особое внимание вкусным внутренностям, которыми Гласс и сам рассчитывал полакомиться. Он перевернул теленка на спину, с недовольством подметив, что от печени ничего не осталось. Желчный пузырь, легкие и сердце тоже пропали. Но свисали вывалившиеся кишки. Гласс достал из ягдташа бритву, левой рукой залез за тянувшимся органом вглубь туши и отрезал кишку длинной в два фута у желудка. Не сумев удержаться от голода, он положил отрезанный конец в рот и принялся жадно его жевать.

Если волчья стая и полакомилась отборными кусками, то она также услужила Глассу, почти освежевав телёнка. Гласс перешел к горлу, где с помощью бритвы смог снять податливую кожу. Теленок хорошо кормился. С мышц его толстой шеи свисал нежный белый жир. Трапперы зовут этот жир овечьим руном и считают его деликатесом. Он отрезал полоски жира, набив ими рот, и глотал, почти не жуя. Каждый глоток вызывал нестерпимо жгучую боль в горле, но голод превозмогал боль. Под проливным дождем он наконец-то насытился до такой степени, что смог задуматься и о других опасностях.

Гласс опять вскарабкался на вершину отвесного берега, осматривая все стороны горизонта. Рассеяные стада бизонов безмятежно паслись, ни нигде не было видно волков или индейцев. Дождь и гроза прошли, закончившись так же внезапно, как и начались. Отвесные лучи дневного света пробились сквозь грозовые тучи, переливаясь всеми цветами и протянувшись от небес к земле.

Гласс вернулся, чтобы распорядиться своим сокровищем. Волки забрали свою долю, но перед ним лежали огромные запасы. Гласс не питал иллюзий относительно своего положения, но голодать он не будет.

На отвесном берегу возле теленка Гласс оставался три дня. В первые часы он даже не развел огонь, неудержимо поглощая тонкие полоски восхитительно свежего мяса. Наконец, он сделал паузу, чтобы у самого берега разжечь небольшой костер для жарки и копчения мяса, постаравшись по-возможности его скрыть.

Из зелёных прутьев находившегося неподалеку ивняка он соорудил козлы для копчения. Час за часом он срезал мясо с туши затупившейся бритвой и вешал его на козлы, постоянно поддерживая огонь. За три дня он высушил пятнадцать фунтов копченого мяса, которого хватит недели на две. И ещё дольше, если он будет добывать пропитание на пути.

Волки оставили еще один деликатес – язык. Им он насладился поистине по-королевски. Рёбра и другие оставшиеся кости он одно за другим поджарил на костре, расколов их ради питательного, свежего костного мозга.

Тупой бритвой Гласс снял шкуру. Задача, на которую ушли бы минуты, заняла у него часы, в промежутках между которыми он горько думал о тех, кто украл его нож. У него не было ни времени, ни средств, чтобы должным образом обработать шкуру, но ему удалось смастерить грубый парфлеш, прежде чем шкура высохла и задубела. Он нуждался в сумке для копченого мяса.

На третий день Гласс отправился на поиски ветки для костыля. Его поразило, что в схватке с волками изувеченная нога смогла вынести вес его тела. В минувшие два дня он разрабатывал ногу, вытягивая и испытывая её. Гласс надеялся, что при помощи костыля ему наконец-то удастся ходить прямо; этой возможности он несказанно радовался после трех недель передвижения ползком, как хромая собака. Он нашел ветку тополя подходящей длины и формы. Отрезав длинную полоску от одеяла из шерсти Гудзонова залива, он намотал её на конец палки, как подушку.

Одеяло теперь уменьшилось до размеров полоски ткани в фут шириной и два в длину. Гласс бритвой прорезал в центре одеяла отверстие, достаточное, чтобы просунуть в него голову. Получившаяся одежда была слишком мала, чтобы назвать её капоте, но по-крайней мере она укроет плечи и не позволит парфлешу врезаться в кожу.