Возроди во мне жизнь

Сама я тоже втихомолку читала прессу. Когда Андрес отшвырнул газету и выскочил из-за стола, матерясь, я подняла ее и стала пожирать глазами. Порой я просто не понимала, почему он так злится.

Быть может, его разозлило, что газета никак не осветила церемонию его вступления в должность или церемонию открытия театра? С фотографией, как он разрезает ленточку перед входом, и другой — с изображением мемориальной доски, гласящей, что театр реконструировали во время правления губернатора Андреса Асенсио. А под фотографией еще должна быть статья, задающая вопрос, почему муниципалитет не принял в этом никакого участия, и все пришлось делать губернатору на собственные средства.

Когда Агирре национализировал добычу нефти, единственной газетой в Пуэбле, выразившей одобрение по этому поводу, стала «Аванте». Андрес был в ярости; ему казалось полной глупостью ссориться с могучими державами, лишь чтобы захватить то, что он прямо называл мусором. Тем не менее, когда сеньора Агирре призвала женщин всех сословий пожертвовать деньги, драгоценности и прочее, кому что по силам, чтобы выплатить нефтяной долг, Андрес велел мне присоединиться к Дамскому комитету, который возглавляла донья Лупе.

Как-то вечером он привез огромное количество ящиков.

— Отнеси их и скажи, что это приданое твоих дочерей, — велел он.

Там обнаружилось все, что только можно вообразить: браслеты, серьги, бриллианты, часы, ожерелья — одним словом, целая груда драгоценностей выше меня ростом. Я отправилась в Мехико вместе с девочками и ящиками. Когда мы прибыли в Галерею Изящных Искусств, там уже было полно народу. Здесь были крестьянки, которые принесли кур, горожанки, самоотверженно поставившие на стол свои копилки, набитые медяками, и богатые американки, открыто выступившие против нефтяных компаний и пожертвовавшие несколько тысяч песо.

Мы с девочками с геройским видом подошли к столу и вручили коробки сидящей за ним сеньоре. Конечно, это был спектакль, но всё же я и впрямь растрогалась и отдала также свои жемчуга.

«Аванте» опубликовала фотографию, где я снимаю с себя серьги, стоя перед столом, за которым председательствует сеньора Агирре. Я поблагодарила дона Хуана Сориано, за что Андрес потом долго меня бранил.

Время текло удивительно медленно. Мне даже стало казаться, что прошли уже целые столетия, которые я провела, словно во сне, целуя чужих детишек, обнимая стариков и изображая заботливую мать всех жителей Пуэблы. Между тем, я постоянно слышала то от братьев, то от Пепы с Моникой, будто весь город только и говорит, что о бесчисленных преступлениях губернатора, а также о доброй полусотне его любовниц.

Одну из них мне показали на улице, про другую рассказали, что он купил для нее дом, но я не обращала на это внимания. С кем-то он развлекался всего несколько часов, другие уступали ему, чтобы избавиться от угроз, ко мне это не имело никакого отношения. Меня интересовали лишь те, которые его любили и даже рожали от него детей. Я даже завидовала этим женщинам, потому что они знали Андреса только с лучшей стороны, всегда готовились к его приходу, а он никогда не видел их в дурном настроении и не чувствовал их дурной запах изо рта по утрам.

Я бы и сама не отказалась быть любовницей Андреса. Ждать его, одетой в шелковый халат и сверкающие домашние туфли, сорить деньгами направо и налево, спать до полудня и послать ко всем чертям свои обязанности благотворительницы. Кроме того, любовницам все сочувствуют и все их жалеют, никто не станет считать их сообщницами. Я же была его официальной сообщницей.

И кто поверит, что до меня доходили лишь слухи, на протяжении многих лет я не знала, где в них правда, а где ложь? Я не могла поверить, что Андрес, убив очередного врага, зарывает его под булыжниками мостовой. А между тем, я постоянно слышала, что улицы Пуэблы размечены ангелами и вымощены расчлененными телами врагов губернатора.

Я предпочитала не знать, что вытворяет Андрес. Я была матерью его детей, хозяйкой его дома, его женой, служанкой, давней привычкой, объектом для его шуток. Кто знает, кем еще? Так или иначе, мое место было рядом с ним, хотя порой мне хотелось жить в стране, где его никогда не существовало, где мое имя не было связано с его именем, и где люди не переносили бы на меня свои чувства к нему, будь то любовь или ненависть.

Как-то я вышла из дома и села в автобус, идущий в Оахаку. Мне хотелось уехать подальше и начать самой зарабатывать себе на жизнь, но еще до первой остановки я пожалела о своей опрометчивости. В автобус тут же набились крестьяне с громоздкими корзинами, курами и неустанно орущими младенцами. Тут же резко запахло потом, заплесневелыми лепешками и распаренными телами. Нет, новая жизнь мне решительно не нравилась. При первой возможности я выбралась и тут же села в другой автобус, идущий назад. Я даже не прошлась по городку, опасаясь, что меня узнают.

Вернувшись, я была рада снова войти в дом. Верания и Чеко играли в саду, я обняла их, словно их недавно похитили.

— Что с тобой? — спросила Верания, которая никогда не любила «телячьих нежностей».