Вознесение черной орхидеи

Сейчас около двенадцати часов. До двух я околею с голоду. Значит, передышка временная, постоянно прятаться в комнате не выйдет, придется остаться с ним наедине. Я испугана и исполнена решимости одновременно. Еще одна попытка поговорить, и нет, я не буду просить. Попытаюсь договориться… о чем? У меня не хватит смелости даже произнести это вслух, а он не намерен помогать в этом. Буду убивать все свои воспаленные нейроны неизбежным ожиданием расправы-благодарности за собственное спасение. И плевать ему на то, что я этого не хотела. Надеюсь, мне не будет сильно больно за то, что не смогу ответить даже малейшей взаимностью? Никогда не умела симулировать, полагая, что это унижает прежде всего женщину.

- Все хорошо, Юля? – чуткая и отзывчивая Виталина на лету схватывает изменение моего состояния. У меня нет сил даже смотреть на горячую выпечку. Почему, ну почему я продолжаю думать о том, чего, возможно, никогда не случится. Да, Юля, продолжай, ты уже хотела поверить в бескорыстные мотивы одного вот такого вот… напомнить, чем закончилось?

- У меня голова кружится. – И скоро она совсем перестанет работать. – Я отдохну немного.

- Возьми шоколад… - я поспешно хватаю пирамидку «таблерона» вместе с чашкой все еще горячего кофе. Мне нужно уйти. Спрятаться. Не показывать никому своей слабости и, если и рефлексировать дальше, то только наедине с собой, в защитном биополе избирательной тишины и уединения. Я чувствую: там, где я нахожусь в пусть иллюзорной, но безопасности, решение придет само. Оно не будет простым и легким, более того, оно не будет таким, каким хотелось бы мне. Одно я могу сказать точно с настойчивой самоуверенностью: больше я не стану убивать себя ожиданием неминуемой боли, потому что это доконает меня гораздо раньше и надежнее…

За окном прекрасный солнечный день, плевать, что жарко. Задвигаю мрачные мысли подальше и выхожу на лоджию. Ротанговый столик и кресла еще под навесом комфортной тени, палящее солнце не добралось сюда. Решено остаться здесь – вместе с кофе, вкусным шоколадом, и… Не время закрываться в себе и от себя. Включаю планшет и решительно подключаюсь к сети вай-фай. Рано или поздно, мне придется. Сначала – мама.

Пальцы дрожат, но я вхожу в скайп посредством учетной записи. В собственной боли, в зацикленности на мире страданий есть что-то от эгоизма. Ты жалеешь себя, но плевать на тех, кто беспокоится о тебе гораздо сильнее. Ты их просто не замечаешь – то ли подсознательно не желая тревожить, то ли сосредотачиваясь на своих душевных цунами, а ведь они чувствуют. Родные – в первую очередь. Могут не понимать, тревожиться на ровном месте, не понимая источника переживаний, но первая мысль у них всегда будет именно о тебе, о своем дорогом и зачастую таком непослушном ребенке.

Я ожидаю увидеть Настю, но появление на экране обеспокоенного лица матери на миг лишает дара речи, замолкаю на полуслове, чтобы уже в следующий миг, забывшись счастливым смехом, податься вперед к бесчувственному экрану сенсорного монитора!

- Мама! – я бы все отдала, чтобы сейчас кинуться в ее объятия! Пусть даже получу нешуточную выволочку за свое исчезновение. – Я… я так… я скучаю, мама!

Конечно, она оправдывает мои предчувствие в полной мере… Но я впервые за все время просто беспредельно счастлива и с трудом сдерживаю слезы.

- С ума сошла! Не предупредив никого - ни тетю, ни меня, ни сестру, - ни даже Леночку! И никакой связи! Телефон не отвечает, в скайпе не появляешься. Как ты могла?! Я чуть не поседела, думала заявление писать. Юленька, ты где? Почему глазки грустные? – так быстро меняется полярность, и я снова счастливо смеюсь.

- Мама. Я рядом! В Ялте! Недавно вернулась из Египта. Знаешь, какие там проблемы с интернетом? Все уже хорошо! Я дома скоро буду! А глазки грустные - просто уезжать не хотела. Ты же помнишь, как я грущу, когда заканчивается лето? Учеба, серые будни, лета так мало!

Мы просто молчим, и пальцы одновременно тянутся к экрану. Почувствовать. Ощутить. Перечеркнуть стену непонимания. Для меня, в свете безжалостного контраста чужого детства – осознать, что меня всегда любили. Пусть строгой и гиперответственной любовью! Мне не могли дарить дорогие подарки, мне подарили нечто гораздо большее, чем материальные ценности и свободу, которая выросла бы в эгоцентричную вседозволенность – мне дарили любовь и защиту, даже от себя самой… А я была так глупа, что воспринимала ее как стремление сломать и причесать под одну гребенку. Так мне сказал когда-то Дима: «Не по таким законам живет общество, серая толпа!» Могла ли я винить в этом мать? В том, что у нее, в стремлении уберечь меня, не хватило на это смелости – бросить вызов обществу?

- Как Настенка? Виктор вернулся?

Отчим вернется только на следующей неделе, а сестренка зажигает на пляже в компании одноклассников, у нее дружный класс, и она популярна. Мне это трудно понять, у меня школьные годы были кошмарными, но от радости за нее по телу разливается душевное тепло.

- Тебе понравилось в Египте? Ты видела пирамиду Хеопса?