Вознесение черной орхидеи

Убить самый тяжелый страх. Вслед за этим – новое начало, жизнь без боли и разрушения… или окончательное крушение их реальности. Оставить ее страхи нетронутыми было невозможно – они не позволяли двигаться вперед, чтобы достичь абсолюта стопроцентного доверия. Такое не лечится ласковыми словами и лишенными смысла заверениями в том, что все будет хорошо. Такое режут безжалостным лазером по уязвимым тканям ослабленной сущности, вырывают беспощадным рывком, испепеляют одним ударом молнии. Когда ты один держишь в своих руках право выбора и необходимость решать за двоих, ты не чувствуешь себя богом. Скорее, опытным хирургом, который не застрахован от роковой ошибки. Рывком на поражение, выбивая боль… и тут же, не давая опомниться, рубцевать кровоточащий надрез новым росчерком более щадящего лазера. Закрепить в визуально-тактильном биополе, с последним вздохом-поцелуем втянуть этот кошмар любимой девочки в свои легкие – он справится с ним без труда, не позволив никогда вернуться… остается самая малость… Причинить ей последнюю боль ради освобождения! Ценой возможной, так ужасающе вероятной потери… отказывая себе в праве на счастье ради того, чтобы никогда больше не коснулась ее боль уничтоженной души…

Жалел ли он о том, что все же это сделал, вместе с последним авансом логической цепочке, связав воедино с Юлиным проступком? Он не считал его таковым ни на минуту. Он никогда бы не стал вырывать ее из привычного поля зажигательной студенческой жизни, расцвета стремлений и желаний, и, тем более, причинять ей боль за то, что посмела улыбнуться и почувствовать себя свободной без него. Он искал любой повод – но совсем с иной целью. Если крушение зеркальной комнаты сработает без сигнального звонка в виде привязки к ложному штрафному удару, им не вернуться обратно уже никогда.

Они сроднились в этот вечер, когда он практически потерял ее. Он это почувствовал. Выпивая ее боль, лишая навсегда, до тех пор, пока она не покинула сознание его малышки с последним агонизирующим воплем, встрепенулась загнанным зверем в недрах теперь уже его души – и умолкла навсегда, не в силах противостоять волевому диктату доминантной сущности. Как ему хотелось тогда обнять, не замечая криков, не слушая протестов, закрыть полем своей защиты, заполнив образовавшуюся пустоту новым светом единения, которому не мешало больше ничего!.. Почему устало уронил руки, наткнувшись на острые грани моментально застывшего льда… новой стены… не остановил… отпустил мучиться послеоперационной агонией вдали от собственного тепла?

Закрыть глаза. Прочувствовать боль потери до конца, до разорванных альвеол последнего судорожного вздоха. Никогда его маленькая и так горячо любимая девочка не узнает его таким. Никогда не прикоснется к пылающим надрезам окрепшего сердца, даже ценой вероятного воссоединения. Живи без шипов, которые резали твое сознание. Ты больше не содрогнешься от этой боли, она больше не твоя… Но как забрать иную, жестокий реверс обманутого доверия, без права давления и принуждения?.. Как сломать новую стену между нами за шаг до счастья?

Ее боль стала его страданием. Но одно он знал наверняка – пройди эти минуты по шагам, он бы ничего не изменил. Он подарил ей право жить и дышать полной грудью без удушающей раковой опухоли недавней фобии. Она не была окончательно потеряна. Он чувствовал, как прорывался ее ласковый огонь сквозь толщи льда, ежеминутно, незримо, но это было! Ведь нее все еще потеряно? Сможет ли он снова вернуть их целостный мир, один на двоих, снова, отказавшись от тактики давления во имя ее спокойствия и окончательного принятия себя новой, свободной и почти счастливой?

Он не привык отступать. И лучше бы этому сработать. Потому что не ему, сложив руки, подчиняться ударам судьбы. Не сейчас, когда его смысл жизни стал гореть во имя любви к ней.

Никаких рискованных шагов… только ждать. Ради нее одной. Той, для которой он был готов перевернуть мир и отстроить заново. Любишь – отпусти? За свою любовь надо стоять до последнего, но при этом помнить, что вас теперь двое… И ты не имеешь права причинять новую боль. Нет, он и не собирался этого делать. В этот раз способность видеть ситуацию наперед и со всех сторон была его неоспоримым козырем.

- Интересный вкус, - я слежу за его пальцами, ставшими за столь недолгое время моим персональным фетишем. Они так красиво держат чашку горячего кофе, что я непроизвольно ставлю крестик в пункте «научиться так же». Как такое возможно, что даже лед затихающей боли не может уничтожить желание прикоснуться губами к выступающему рельефу фаланги, задев языком перстень с изображением непримиримого бога египетской тьмы?

Мои ноги предательски дрожат. Мне некомфортно сидеть в кресле в позе Шэрон Стоун в его присутствии. И только взбесившиеся вихри хлопьями холодного снега не позволяют встать и прижаться к его ногам… это не унижение и не боязнь одиночества… теперь я знаю, что это мой кислород, но почему не могу перешагнуть через долбаную воскресшую гордость?..