Вознесение черной орхидеи

- Мне очень понравилось… Только… вы же не станете ее за это наказывать? Она просто вышла на несколько минут, а я сама полезла в этот фотоаппарат…

Я несу чушь, но в его присутствии легко даже это. Его брови только чуть сводятся при слове «наказывать», а в глазах пляшут веселые искорки. Вместе с улыбкой - убийственное сочетание.

- Понравилось, говоришь?

Я опять краснею. Но нет этого панического желания, сбежать или натянуть плед на голову, оно не возникнет даже в том случае, если он сейчас предложит воплотить в реальность те самые варианты обвязки в черно-красных тонах. Нервничаю? Безусловно. Поэтому спешу сменить тему. Лучше бы я этого не делала…

- Если у нас откровенный разговор, просто скажите прямо: «да» или «нет».

- Юля. – Откуда, вашу мать? Я ведь еще не задала того самого вопроса, даже не сформировала его в своем воображении…Я не успеваю выдержать мхатовскую паузу. Искры веселья гаснут в его зеленых глазах, и я инстинктивно сжимаюсь, наблюдая, как сходят с лица эмоции, возвращая мне его прежнего – совсем не того, кто только что поил глинтвейном, умилялся фотографиями и рассказывал о том, что жизнь не заканчивается, что нам под силу преодолеть любые обстоятельства. Того, кого я до нервной дрожи испугалась в холле того самого клуба, из которого хотелось бежать сломя голову. Того, кому я готова была бросить себя на растерзание, только не умирать на медленном огне всепоглощающего страха. Как легко было об этом забыть, и понадобилась самая малость - проявление отвлекающей заботы. Глинтвейн, улыбка, показавшаяся искренней, и моя бесконечная усталость, которая ослабила все защитные барьеры! Кажется, вздрагиваю, когда он поднимается, сжав пальцы в кулаки. Лицо – застывшая маска хладнокровного киллера. Черт, я не хочу снова. Пожалуйста, верните его прежнего. Я передумала задавать свои вопросы, потому что он реально читает мысли!

- Пообещай, что перестанешь об этом думать! Прямо сейчас.

Как я могу об этом не думать? Я могу забыть на время, пока он здесь, если только снимет эту маску, при виде которой у меня начинают дрожать пальцы и сжимается горло. Мне должно быть все равно, что он со мной сделал за прошедший час? Перенастроил на свою радиоволну, забрал мою волю, накинул тонкую сеть, которая сделала меня такой зависимой от колебаний его характера?

- Не перестану. Потому что там никого не хоронили. Вы думали, я этого не пойму?

Меня потряхивает, только не от страха. Скорее, от собственной смелости. Я даже не отвожу взгляда, когда он делает шаг навстречу и протягивает руку… закрыть мне губы своей ладонью?

Да уж, мое воображение меня добьет рано или поздно. Подхватив двумя пальцами ручку чашки, он выходит из комнаты, не сказав ни единого слова. А когда возвращается, мне удается успокоиться, или мне так кажется? Мысли путаются, и за новую порцию глинтвейна я хватаюсь, как за спасительный трос. Повторить вопрос просто не решаюсь потому, что впервые за вечер он очень близко, на расстоянии вытянутой руки, в зоне моего личного комфорта – что бы там ни говорили, это уже не личное пространство, это вторжение-слияние, от которого не сбежать, сколько ни вжимайся в спинку дивана, но это больше не пугает… Накрывает внезапно яркой волной знакомой беспомощности, уязвимости с эйфорическими вспышками в сознании, слегка захмелевшем от горячего вина со специями! Это теперь моя стихия? Это те самые якоря, которые вонзились в беззащитную плоть моей души своими заостренными изогнутыми наконечниками, которые невозможно безопасно извлечь, не разрывая кожный покров? Мне будет комфортно только так, при мнимой или же реально осязаемой угрозе, в слезах с привкусом сладости желанных капитуляций. В конвульсиях надрывного протеста, от которого я буду получать куда больше удовольствия, чем от обычной ванильной ласки… Это не лечится. Я наконец-то впустила это в себя так глубоко, как не могла прежде. И я бы сошла с ума от подобного осознания. Если бы не его присутствие и купол сильнейшего биополя, остановивший поток тяжелых мыслей о том, что есть правильно, а что недопустимо…

Я инстинктивно тянусь к фоторамке, пытаясь избежать волнующего нетактильного контакта с находящимся рядом мужчиной. Я не вполне к этому готова, но все же уверена в его благоразумии посильнее, чем в собственном. Ощущения при этом совсем незнакомые… Ты прекрасно понимаешь, что он считывает каждую твою эмоцию, на этой территории для него нет секретов.

- Дельфины? – я не понимаю, о чем он, пока не перевожу взгляд на рамку. Это в дельфинарии, однажды мы вырвались на представление. Кажется, я там откровенно заскучала.

- Да, это в нашем дельфинарии. Год назад.

Александр сжимает пальцы на рамке, намеренно не задевая мои, словно стараясь пощадить мою ранимую психику, и вглядывается в изображение.

- Тебе понравилось?

- Не совсем. К ним не разрешали приближаться, а посмотреть подобное можно было и по телевизору. Так себе шоу.

- Никогда даже не гладила? Не пыталась уловить эхолокацию?

- Нет, я их всегда видела только издалека. Хоть и выросла в Крыму.