Возгорится пламя

А сейчас? Что там происходит? И как завод превращает крестьян в пролетариев?

За перелесками высокий бурьян, разросшийся на межах, разделил деревенские поля на унылые полоски. Одни были желтыми от стерни, другие черными, как крыло ворона.

На них виднелись кучки вялой свекольной ботвы. Урожай, как видно, был мизерным. Да и не могло быть иначе при древних орудиях землепашества! Вон стоят деревянные бороны, прислоненные одна к другой. Вон сиротливо припала к земле ветхая деревянная колесянка от деревянной сохи.

Ближе к лесу разлеглась обширная плантация заводчицы. Там белели высокие бурты свеклы. Бородатые мужики грузили ее в телеги. Поодаль бабы, закутанные в шали, ножами обрезали ботву. Время от времени отогревали руки у костров. Поденщицы! Об их горькой участи Ульянов знал из печати. «Отход в сахар сладкий, да работушка тяжелей неволи!» — говорили на помещичьих плантациях. И таких разнесчастных поденщиц в России — треть миллиона! Даже здесь — добрая сотня! И эксплуатация их, как недавно писала «Сибирская жизнь», «доведена до совершенства». Значит, до крайности, до предела.

Обо всем этом Владимир Ильич думал и разговаривал с женой, пока они ехали по узенькой проселочной дорожке.

Двадцать верст для Сибири — не расстояние, и время пролетело незаметно. Въехали в лес. По обе стороны проселка замерли высокие сосны. Но из-за поздней осени пахло уже не сосновой смолкой, не хвоей, а горьким дымом печей, расстилавшимся низко над бором.

Неожиданно лес как бы вытолкнул ямщицкий тарантас на лысый пригорок. В низинке, среди увалов, извивалась речка Ашпа. На ее берегах — деревенские халупы, пригоны для скота, полупустые огороды, на которых теперь зеленели поздние кочаны капусты.

На первый взгляд деревенька ничем не отличалась от многих других — те же унылые хибарки, те же узкие и кривые улочки. Но в середине ее высоко поднял железную густо-зеленую шляпу бравый двухэтажный дом заводской конторы. Рядом с ним разлегся пузатый амбарище с пудовым замком на окованной двери. А за рекой, возле бельмастого зеркала пруда, затянутого щербатым льдом, дымил завод.

И все было окружено непроглядным хвойным воротником, будто закуталась Ивановка в медвежью доху.

В какую сторону ни глянешь — всюду лес да небо, блеклое, как запорошенный снегом озерный лед.

Был самый разгар сезона сахароварения, и на заводе в воскресный день не погасили топку.

— Нарушаете закон от второго июля прошлого года, — не преминул заметить Владимир Ильич управляющему Шмелеву, невысокому, юркому человеку.

— Кто в лесу законы знает? Если б вы не упомянули, — Шмелев заискивающе улыбнулся, — я бы ни от кого и не услышал. До Петербурга далеко.

Ульянов назвал себя экономистом и статистиком. Управляющий учтиво поклонился.

— Несказанно рад, что проявляете интерес к нашей предалекой Ивановке. Завод покажу вам с превеликим удовольствием. И не упрекайте за воскресную работу — на ходу все выглядит натуральнее. — Потянув за цепочку, достал часы из жилетного кармана. — Пожалуй, до обеда еще успеем, если быстрым шагом…

Но быстро идти было невозможно, — комья мерзлой грязи на узкой и кривой улочке напоминали дробленый камень: того и гляди, подвернется нога. Мужчины каждую минуту останавливались, поджидая Надежду Константиновну. И Владимир Ильич завел разговор о заводском амбаре:

— У вас, я вижу, своя заводская торговля.

— Как же без этого? Тайга, глушь. А госпожа Гусева заботливая. Можно осмотреть, ежели полюбопытствуете. — Шмелев, распахнувшись, снова достал часы, ругнул приказчика: — Поторопился, нерадивый, закрыть. Я прикажу позвать.

— Нет, нет. Зачем же портить человеку обед?

— Наши мастеровые, — продолжал управляющий, идя бочком и заглядывая посетителю в глаза, — могут в любое время, конечно, за исключением табельных дней, например тезоименитства государя императора и государыни…

— Могут купить на деньги? Да? Я сомневаюсь.

— Мы, как другие заводчики. По запискам отпускаем. Денег, между нами говоря, не наберешься, в особенности в нынешний год. Да и рискованно мастеровым даже показывать деньги: из рук вырвут и бегом в Ермаки — в волостное село — за водкой. После каждой получки хоть останавливай завод.

— В нынешний сезон по этой причине гасили котлы? Сколько раз?

— Пока бог миловал.

— Думаете, записки оберегают? Не выдаете наличными, а у рабочих все-таки деньги были. Да, да. Не отрицайте этого. Продукты и товары, полученные в вашем амбаре по запискам, они перепродавали себе в убыток. По половинной цене! Не наблюдали? Читайте «Сибирскую жизнь». Там напечатано.

— Написать нетрудно. А я не знаю… Может, кто-то и перепродал. Нет, говорят, правила без исключения. Одно скажу: наши мастеровые живут худо. Очень бедно живут. Перебиваются кое-как… Картошка со своих огородов выручает… У некоторых коровенки…

— Если вы это признаете, убедите хозяйку войти в положение рабочих.

— Что вы?! Немыслимое дело, — замахал руками Шмелев. — Так можно вылететь в трубу. А нас и без того железная дорога режет, — привозный сахар сбил цену. Мы стоим перед пропастью. Как бы не упасть в нее.