Воздух шибко хороший

Хозяин посмотрел на меня, на мою жену и дочку. Глаза у него жидкие, как вода, стариковские, слезятся от курева.

— Смотрю я на вас, — сказал Иван Карпович, — давече ишли в Березово люди, у меня ночевали. Вроде, тыи люди, и хозяйка, и девочка, дак с ими был Глеб. Где Глеб-то?

— Я Глеб и есть.

— Да ну? Вот дурья башка!

Жену Иван Карпович узнал и дочку узнал, а меня не узнал. Неужто я так изменился? Месяц пожил в деревне в своей избе, и не узнать. Хочу сказать: изменился к лучшему. Но так нельзя о себе говорить.

В деревне все к лучшему и клонилось. День ото дня становилось мне лучше: рано утром косил траву, слушал журавлей на болоте, глядел на ласточек в небе, как они сражаются с ястребами, побеждают, купался в Ловати и рыбачил, спал на сене, в рядок с женою и дочкой, караулил их сон, близко слышал родное дыхание, рубил дрова, топил русскую печь, варил в чугуне картошку, нюхал луговые цветы, ходил по грибы (ничего не нашел), слушал журчание новгородских бабок, реже — дедов, видел, как стала румяной рябина, сидел на завалинке, читал Лескова, записывал в тетрадь то хорошее, что увидел или подумал, помог цыганскому табору, проходившему мимо: дал недостающий в телеге гвоздь, никуда не рвался, никому не завидовал, ни с кем не враждовал, не возжелал жену ближнего своего (самый ближний женатый Иван Петров отстоял от меня на шесть километров)...

— Это я, Иван Карпович. Я Глеб и есть.

— Ну, ну. Так, так. Ладно, добро. Весной приезжайте. Весной у нас благодать.