Воздух, которым ты дышишь

– Ни один фильм не появится в Бразилии без моего ведома. И ни один киножурнал. Мы их делаем. Склеиваем несколько фотографий, добавляем рассказ – и бах! Вот вам история, даже если это вовсе не новости. – Он вытащил руки из клетки. – Угадали, кто я?

– Уж точно не ночной сторож.

Он протянул мне ладонь, влажную от собачьей слюны. Черные глаза блеснули – ему интересно было, пожму я руку или нет. Я шагнула ему навстречу и сжала его ладонь. Он схватил мои пальцы грубо, стиснул до хруста, глаза его изучали мое лицо, словно он надеялся уловить выражение боли или страха. Я сжала его руку в ответ.

– Идемте наверх, – сказал он. – Здесь вам делать нечего. Охрана скоро выпустит собак, а этим старушкам все равно, леди вы или воровка.

– А есть разница?

Мужчина в смокинге позволил себе улыбку. Он улыбался и улыбался, и я обнаружила, что понемногу отодвигаюсь назад, опасаясь, как бы он не принял нашу болтовню за приглашение к поцелую или чему-то большему. Он снова заговорил – совсем тихо, как будто не хотел, чтобы нас услышали собаки.

– Ты когда-нибудь имела дело с гринго?

– Нет.

– Я знаю кое-кого наверху, кому может понравиться, как поет ваша девица. Что, если я посоветую им заглянуть в казино, где вы выступаете, пусть взглянут на нее?

– Мы были бы очень благодарны, – сказала я. – Не весь же век ей петь по казино.

– Нельзя оставаться на одном месте слишком долго. Тебя или сожрут, или ты начнешь голодать.

И мужчина в смокинге подставил мне локоть, словно предлагая сопроводить из укромного уголка в центр бальной залы.

Мы со Львом оказались родственными душами. Я вовсе не поставляла ему информацию, как утверждают некоторые, хотя его газетам доставались самые свежие новости о Софии Салвадор. В то время артисты и политики находились в одной лодке: не хочешь сотрудничать с газетами Льва – тебя закатают в асфальт. И я не дружила со Львом – он ни с кем не дружил. Но у нас с ним было нечто общее: мы оба локтями прокладывали себе путь туда, где, по мнению других, нам было не место.

Мать его была пьянчужкой; когда ему исполнилось десять лет, он приехал в Рио – один, на осле, и, прежде чем стать магнатом, торговал газетами на улице. Такого рода взлет мог быть в порядке вещей где угодно, только не в Бразилии начала двадцатого века – здесь такое случалось не чаще, чем явление кометы, которая прожигает небо раз в сто лет. Если ты увяз в навозе где-то у основания социальной лестницы, тебя будет удерживать там тяжесть тех, кто станет взбираться тебе на голову, пытаясь подняться выше за твой счет. Восхождение по этой лестнице требует не только изобретательности, нужно расчищать путь силой. Толкаться и раздавать удары, а может, и придушить кого-то, кто мешает тебе подняться выше. Пусть те, кто называл Льва – и отчасти меня – бессердечными стяжателями, ответят: как мы должны были поступить? Сидеть молча в навозе и терпеть, как другие до нас? Терпеть, пока не оказались бы погребенными заживо?

В ту первую ночь возле псарни Лев и правда проникся симпатией ко мне, но при этом он вполне сознавал все выгоды делового союза с восходящей звездой самбы: статейкой о ней можно оживить газету во время новостного затишья, ее успехами можно помахать перед носом приятелей-гринго из Комиссии по межамериканским делам. Во время нашей первой встречи я не поняла мотивов Льва, но несколько недель спустя он выполнил свое обещание и прислал в «Урку» кое-кого из чиновников КМД, проводивших в жизнь политику добрососедства. А эти парни шепнули словечко Чаку Линдси, североамериканскому охотнику за талантами. Линдси пригласил нас отужинать на борту пассажирского лайнера «Нормандия».

Водное такси подскакивало на волнах, направляясь к громадине круизного корабля. Я широко улыбалась сеньору Пиментелу, пытаясь сдержать ликование. Это я устроила нам встречу с голливудским импресарио! Еще ни один самба-бэнд не снимался в кино. Ну и у кого из нас после этого узкие горизонты?

«Лунные» мальчики во время этого нашего волнующего рейса смеялись и шутили. Сеньор Пиментел дулся. Граса сидела рядом с Винисиусом, закрыв глаза.

– Этот гринго правда думает, что мы сможем ужинать после такой качки? – пробормотала она.

Сеньор Пиментел приобнял дочь за плечи:

– Разве цивилизованные люди ужинают в такое время? Зазвать тебя к себе после трех выступлений за вечер – сущее преступление. Тебе надо отдыхать, а не раздавать автографы туристам.

– Он не турист, – заметила я.

– Он хуже – он киношник, – ответил сеньор Пиментел, перекрикивая стук мотора. – О чем он ее попросит? Петь для пьяных в «Одеоне»?

– А чем вам кино не угодило? – спросил Винисиус.

Граса открыла глаза.

– Масштаб не тот. – Сеньор Пиментел едко улыбнулся. – Я думал, вы хотите подняться выше «Урки», а не пасть еще ниже.

– Черт, да я тогда ниже нижнего! – воскликнул Худышка. – Я обожаю кино. Вы только представьте себя на экране. В тебе двадцать футов роста, и ты играешь для целого мира!

Банан засмеялся:

– И все дамы Бразилии увидят, какой у тебя огромный инструмент!

– Большинство и так уже видели, – подмигнул Худышка.

Сеньор Пиментел с негодованием покачал головой.