– Он постарается, – фыркнул Ермолов. – Забыл уже, как во фронте надлежит рявкать. Ладно, сиди, я так пошутил. А вот орел, что из самого Санкт-Петербурга к нам прилетел, шутить не будет, как я. Клюнет сразу и не то что до крови, а до смерти. Генерал-адъютант Иван Федорович Паскевич. Слыхал о таком, а?
– Знакомы никогда не были, а слышать, конечно, слышал, – осторожно ответил Новицкий. – Он также был на турецкой кампании. Той, что закончилась перед самой наполеоновской. Служил при Михельсоне, Прозоровском, Багратионе, Каменском. Был послан с поручением в Стамбул, исполнил и сумел воротиться, ускользнув от турецкой стражи. При Кутузове командовал полком, потом отдельным отрядом. Храбр, распорядителен, предприимчив.
– Вот-вот, – подхватил Ермолов. – И Раевский о нем такого же мнения. Он же при Салтановке целый день французов удерживал. А я помню его при Бородино. Тогда он с дивизией при батарее Раевского насмерть держался. Но после этого, братец, пятнадцать лет пролетело. И теперь он прибыл сюда с особыми полномочиями. О чем тебе, должно быть, уже известно.
– Ваше Превосходительство… – начал было Новицкий, выбираясь из кресла, но Ермолов сердито мотнул головой, так что львиная грива его встопорщилась.
– Сиди, гусар, смирно! Ни в чем я
Новицкий не стал удерживать улыбку, понимая, что командующий ждет такой реакции на свой каламбур. Оба столичных гостя были тезки – генерал Иван Иванович Дибич и генерал Иван Федорович Паскевич.
Ермолов также заулыбался, но как-то криво, и тут же стер усмешку с лица своей мясистой ладонью.
– Давай о делах, гусар. Не сплетничать я тебя сюда вызвал. Хочу, чтобы отправился ты в передовой наш отряд к однополчанину твоему. Здоровье позволяет?
– А я его и спрашивать не собираюсь, – совершенно серьезно ответил Новицкий.
Ермолов оглядел его внимательно и, не спеша, кивнул, будто признавал основательность ответа своего визави.
– Ты, я думаю, уже знаешь, что Мадатов наш учинил очередное лихое дело.
– Не только я, Алексей Петрович. Весь корпус, весь Тифлис лишь об этом говорят.
– Да – с тремя тысячами опрокинул двенадцать, наголову разбил, уничтожил. А на следующий день кинулся к Елизаветполю, персов выгнал, татарам же напомнил, кто здесь хозяин. Что важно – Аббас-Мирза снял осаду с Шуши… А что тебе об этом известно?
Новицкий спокойно встретил испытующий взгляд командующего.
– То же самое, что и вам, Ваше Превосходительство. Мои источники сообщают, что персы отошли от Шуши, не оставив даже заградительного отряда. И теперь всеми силами спускаются к Елизаветполю.
Ермолов вскочил и быстро прошел от стола до стены, а там развернулся к Сергею.
– Сиди, говорю! – прикрикнул он, заметив, что Новицкий пытается приподняться. – Мне, знаешь ли, гусар, на ходу думается легче… Так, говоришь, даже двух батальонов не оставил он под Шушей?! Значит, боится. И Реута он боится, и, конечно, Мадатова. Один больше месяца крепость удерживал, другой его авангард в пыль дорожную стер. Теперь, мыслю я, Аббас-Мирза все поставит на одно решительное сражение. И нам расстроить шахского сына никак невозможно.
– В каком смысле? – осторожно поинтересовался Новицкий.
– А в таком, что не будем мы уклоняться от боя, встретимся и решим – мы или они управляться будут здесь, за Кавказом.
– Конечно же, мы, – спокойно заметил Новицкий.
– И я думаю, что уходить нам отсюда никак нельзя. Сколько наших могил уже здесь отрыто. А сколько еще отрывать придется. Твой отец, Новицкий, здесь лег, значит, считай, ты уже здешний. И народ этот никак нельзя оставлять на расправу персам и туркам. Они, может быть, этого еще сами не понимают, но у них – грузин, армян, татар – выбор маленький. Россия, Иран или Турция.
– Европейцы сюда уже пробираются, – вставил Сергей.
– Ты еще сказал бы американцы, – отрезал Ермолов. – Европе эти места без надобности. Присылают эмиссаров народ возмущать, чтобы мы здесь поглубже завязли.
– Англичане боятся за Индию.