– Вольный рынок, – бросил Георгиадис. – Цыгане, болгары собрались. Все продают, что может понадобиться солдату. Да православные наши шляются здесь не только как покупатели. Нахватали трофеев – мундиры, оружие, теперь надеются продать своим же. Что только здесь не увидишь – сапоги, рейтузы, фуражки простреленные. Последние – на счастье. Мол, пуля два раза в одну точку не ляжет. Хотите осла или мула – рубль медяками, и животное ваше. А в том балагане вино зеленое под оладьи. Болгарин замешивает тесто в яме, да жарит на сковороде на бараньем сале. Грязь, изволите видеть, страшная. Но наш солдат ничего не боится. Однако же нам не сюда, а несколько дальше.
Примерно через половину версты снова стали ровными рядами палатки, а между ними даже иногда попадались аккуратные дощатые домики.
– Вон там, – показал Георгиадис хлыстом на самое большое строение, – ресторан Вебера. Заведение для господ офицеров, тех, кто роится в Ставке. Кормят неплохо, кормят всем: от булок восьмикопеечных до французских паштетов. Поят тоже неплохо. Однако цены против столичных раз в десять больше. Сюда вас не приглашаю. Не оттого, что мало казенных денег, но место больно уж неудобное… Это палатки купцов Белевских. Цены умеренные, но опять-таки слишком много лишних ушей и глаз… А вот этот сарай – трактир Зеленкова, купца из Санкт-Петербурга. Шумно и грязно, но зато цены почти приличные – обед с кофеем за четыре рубля. Да каждый посетитель занят только собой. Нам же большего и не надо.
Слуга, парень лет тридцати, в замызганном переднике, встретил их около входа, поздоровался с Георгиадисом, как с хорошим знакомым, и провел их в дальний угол, где усадил за узкий, короткий столик, накрытый нечистой скатертью. Исчез, тут же вернулся, поставил небольшой графин с водкой и два блюда: одно с небрежно накромсанным хлебом, другое – с крупно накрошенными овощами. Достал из кармана две стопки, протер их изнаночной стороной передника, поставил, поклонился и исчез, на этот раз, кажется, навсегда.
– Я недоволен вами, Сергей Александрович, – начал без предисловия Георгиадис, после того как они, чокнувшись, опрокинули первую. – Скажу честно – даже более чем недоволен. Расстроили вы меня.
Новицкий потупился. Как человек служащий и тем паче военный, он привык к неожиданным выговорам начальства. Но сейчас не мог даже предположить, что в его действиях вызвало такое неудовольствие Георгиадиса. А тот продолжил:
– Ну, для чего вам понадобилось лезть на стены этого Карса? Что за мальчишество такое, что за гусарство – со штыком наперевес скакать вприпрыжку вслед гренадерам и егерям? Пусть Вадбольский[49], Вольховский[50] да Муравьев молодой соревнуются в храбрости. У нас с вами другие задачи. Да, риска в нашем деле больше, чем славы. Но ведь для дела стараемся, не для наград.
– Взятие Карса… – начал было Новицкий, но Георгиадис отвел его возражения резким жестом руки.
– Стратегическое значение этой крепости понимаю не хуже, чем вы. Но штурм – задача армии, а вовсе не нашей службы. Что вы со мной творите, Сергей Александрович? Вы шлете прекрасные донесения, я хвастаю перед графом, какой замечательный агент действует у нас за хребтом. И вдруг узнаю, что вы рветесь в конную схватку вслед драгунам Шабельского. Но там у вас был хотя бы веский резон – без вас они бы не узнали о приказе командующего. Ну а сейчас – под Карсом, под Ахалцихе? Вы приписаны к штабу графа и будьте любезны держаться в рамках своих должностных обязанностей!
– Поручик Ратаев… – пробормотал Новицкий.
– Что?! – вскинулся Георгиадис, уже взявшийся за графин.
– Поручику, совсем юноше – двадцати еще не было, оторвало руку турецким ядром в десяти шагах от командующего. Сам накладывал ему жгут. Но – напрасно. К утру умер от потери крови и от гангрены.
– Что ж сказать? – нахмурился Артемий Прокофьевич. – На войне как на войне. И, пробираясь от селения к селению, вы рискуете больше, чем маршируя в общем строю под ядрами и картечью. Но этот риск входит в условия нашей с вами работы. А что сверх этого – излишне и вредно. Или же вам, дорогой мой, не дают спать лавры вашего друга, князя Мадатова? Вообразите, какую он выкинул штуку. Три дня упорно держался с тремя тысячами против пятидесяти. Не дал великому визирю ударить нам в спину. Все замечательно. Но на четвертый день выводит за вал два батальона и сам ведет их в штыковую атаку на какой-то случайный редут. Вышел, так сказать, поразмяться.
Новицкий расхохотался совершенно искренне.
– Узнаю князя. Да ему и день просидеть взаперти, что другому год или два. Но и кроме того, уверяю вас, Артемий Прокофьевич, что цель такой диверсии была далеко не случайна. У генерал-майора Мадатова ничего случайного не бывает.
– Возможно, вы правы. Но – государь Мадатовым весьма недоволен. Рот, командир корпуса, представил его к следующему чину, но государь не хочет подписывать указ. Имейте это в виду, когда будете представляться. Ну, давайте-ка за вашу удачу, за то, что вы до сих пор живы. При ваших-то эскападах…
Они чокнулись, выпили, закусили ломтиками сладкого красного перца.