Воздаяние

— Стас. — тихо сказал я и провел рукой по его засушенной голове. — Добрый друг, советник… — я провел рукой по его черному луку, ощущая пустоту его чрева. Шагнул дальше. Новое тело. — Шут… Грустный скоморох, князь города… — я провел рукой по провалам его глазниц, словно пытаюсь закрыть его веки. Еще шаг. — Настасья… Обманутая невеста. Глупая девочка… — еще один шаг, я сглатываю густую слюну, глубоко вздыхаю, удерживая гнев внутри себя, касаюсь маленькой головки. — Бабочка… Бедняжка. — сил стоять около ребенка нет, поэтому я обхожу плиту и подхожу к ее отцу, наклонился над ним. — Дождался меня? Сейчас я тебя погулять выведу. — выпрямляюсь, еще один шаг, самый трудный. — Мирия… — сзади послышался сдавленный всхлип, сквозь закрытую руку. Наплевать, наклоняюсь и целую обожженный череп, приклоняю свою голову к ее лбу. — Любимая… Я все сделаю, все что нужно…

Нервы мои сдают, и я со всей силы бью рукой по углу каменного ложа. Каменный кусок не выдерживает и довольно увесистая его часть откалывается на пол. Крик боли и горечи разноситься по подземному склепу, я падаю на колени и буквально рычу. Я это так не оставлю… Они все утонут в своей крови!!! Гнев наполняет меня силой, я встаю и подхожу к предпоследнему ложу с пустыми доспехами. Протягиваю руку и поднимаю с ложа черное древко с серебряным лезвием. Призрачная коса узнает свой аналог и они объединяются, доспехи лежащие на камне начинают тать на глазах, открывая мои старые одежды заляпанные черными пятнами, а еще корону. Я беру ее и цепляю ее на свою голову, а затем коса наполняет меня силой, восстанавливая мое тело и очищая разум. Я уже был готов уходить, как заметил белый край карты, торчащей из кармана моих одежд, протянул руку и вытянул из кармана карты, что подарил мне Шут в день нашего знакомства. Пролистываю колоду, выделяю хищного джокера, пиковую и бубновую королеву, остальные убираю в карман. Наконец, последняя плита, совсем небольшая с кучкой перьев и птичьими костями. Нет, Бориска, твой путь еще не окончен.

Коса мягко входит в пучок перьев и скрывает его в темном пузыре. Секунда, две, три… Пузырь лопается, а на его месте сидит мокрый черный ворон, с отрытым клювом и синим языком. Бедная птица не может надышаться, но это он успеет и потом. Я схватил Бориса за горло и поднял к себе на плечо, за что получил удар клювом в ухо.

— Слишком долго! Ты не тор-р-ропился! — гаркнул Борис на все помещение.

— И тебе с этим жить. — хмуро ответил я повернувшись к его клюву.

Борис не ответил, он отвел глаза в сторону, словно был виноват передо мной. Я же повернулся и прошел мимо трупа жены, оставил около нее карту с пиковой дамой, у Настасьи я оставил бубновую, затем остановился около Алекса. Схватил его за одежду, поднял невесомый ссохшийся труп и подошел к телу Шута, всунул карту с джокером ему в открытый оскаленный рот и шагнул в сторону выхода.

Селена выскочила из прохода до того как я в нем появился, но ожидала меня за пределами круга отчуждения. Я вышел на закатный свет и глубоко вздохнул. Голова моя была ясной, взор чистым, а мысли темными как беззвёздная ночь. Борис сразу сорвался с моего плеча в полет. Пусть летит, мне это не повредит. Я же посмотрел на Селену, что была не на Шутку взволнована и напугана, а затем опустил тело Алекса на землю. Повернулся и коснулся своей Косой каменной кладки. Камень сразу почернел и начал нарастать темными кубиками, закрывая проход в склеп. Десять минут, и гранитная плита черного цвета восстановлена на главном входе.

— Ваш покой никто не побеспокоит. — тихо говорю уже для самого себя. — Я вернусь за вами, хоть через сотню лет.

— Кто ты? — тихо и немного виновато спросила меня Селена, что стояла в двух шагах от меня.

— Твой отец. — со сталью в голосе говорю ей я и наклонившись поднимаю Алекса. Одна из его кистей отваливается от рывка и остается на сухой земле. Плевать. Делаю шаг и огибаю замершую дочь.

Я шел по направлению к городу и уже сейчас знал, что буду делать…

Если быть до конца честным, то я никогда не любил монахов. А Рона я любил совсем за другие его качества. Поэтому стоя перед тремя трупами в белых рясах, что висели вверх ногами, я спокойно смотрел, как их кровь заливает сухой труп моего друга и товарища. Жизненный цикл сейчас такой, их никчемные жизни в обмен на одну достойную, полную смеха, балагурства, озорства, желания жить и учиться. За жизнь верного друга и надежного товарища. Я стоял и смотрел, как его сухое тело медленно погружается под линию каменной дорожки и жалел. Я, правда, жалел, что в этой реальности я не сам его встречал, а послал для этого Шута. Мне было жаль его дочь, мне было жаль упущенных с ним лет.