Вовка из нашего класса

— На. Дергай все четыре гвоздя. А я пока вату из щелей повытаскиваю. Вату какую-то напихали. Зачем? Ишь… не лезет… Бумагу сдирай…

— А твоя мама что скажет?

— А мы потом обратно вставим — вот чудак! И заклеим. Вытащил гвозди? Ладно, ты пока остальную вату подергай, а я на плитку клейстер поставлю. Ты клейстер умеешь варить? Нет? А я умею. Это ерунда. Воду, а в нее — крахмал. И пусть варится, как кисель.

Он убежал на кухню, долго возился там, — чем-то гремел, потом появился опять.

— Сделал все? Выставляй раму.

Пока я вытаскивал раму, он оделся в жакетку, подпоясался полотенцем, нахлобучил на голову вату, которая оказалась не ватой, а париком, и говорит:

— Этот костюм у меня — временный. А на сцене настоящий будет. Теперь смотри: я — Григорий Отрепьев.

Схватил кинжал, страшно замахал им на меня, потом вскочил на подоконник, раскрыл окно и выпрыгнул во двор. Обежав дом кругом, он позвонил в дверь:

— Ну, как? Здорово? Я там Марию Семеновну напугал. Она по двору с маленьким Валеркой гуляла. Слышал, как Валерка заорал? Это он меня испугался! Здорово, а? А потом она как начала ругаться: «Хулиганы!.. К управдому!..» Ну, давай обратно вставлять. Я б еще раз прыгнул, да только во дворе и так небось шум…

Мы поставили раму на место, всунули гвозди обратно в дырки, заткнули щели ватой, только вот бумагой заклеить как следует не смогли, потому что клейстер почему-то не получился: крахмал был отдельно, а вода отдельно, и ни вода, ни крахмал не клеили, хоть мы и варили их до тех пор, пока Вовке не пришло время идти в школу.

Мне нужно было посидеть дома еще один день. Вовка показал мне, что задано, и я ушел.

А назавтра часов в одиннадцать пришел ко мне.

— Все болеешь… Вставай, пляши. Тебе дают роль Мисаила. Послезавтра — репетиция. Артист будет руководить. Настоящий. Из настоящего театра. Только мне вот двойку вчера по русскому поставили. Сашку Рыбкина спросили и меня. Сашке — пятерка, а мне — двойка. Ну, ему, конечно, почему пятерки не получить — зубрила. Вместо того чтоб к ре петиции готовиться, учит. Учит и учит. Я, говорит, только в свободное время самодеятельностью занимаюсь. Где ему хорошо сыграть. А я сыграю. Вот увидишь. А двойка — ерунда.

— А сегодня-то учил ты?

Вовка махнул рукой:

— Э! Учил, учил… Мне вчера весь день покоя не давали за окно. Бумага отклеилась, и котенок ее всю ногтями оборвал. Эх, и ругали ж меня. А сегодня утром — хорошо еще, что, кроме меня, дома никого не было, — Мария Семеновна приходила — тоже ругалась. От этого у меня все настроение испортилось. И теперь я учить не могу. Лучше мы сейчас пойдем в краеведческий музей.

— Это еще зачем? — спрашиваю.

— С эпохой знакомиться. Нам Андрей Кондратьич сказал. Так все артисты делают; смотрят в музеях на разные старинные вещи, и сразу им представляется такое… знаешь… Понял? Ну, одевайся скорей. Мы ненадолго.

Я оделся, и мы вышли.

В музее Вовка, вместо того чтобы, как он говорил, с эпохой знакомиться, сначала стал рассматривать всякую ерунду.

Увидел в банке двухголового цыпленка и говорит:

— Вот хорошо! Две головы! Вот если б у нас так было. Например, одной головой можно спать, а другой — что-нибудь учить. Я никогда бы не спал!

— А что бы ты ночью делал?

— Уроки б учил — вот чудак! А днем гулял. А другой головой спал. Или можно так: одной головой уроки учить, а другой книжку читать, или разговаривать, или радио слушать. А то можно сразу одной головой историю учить, а другой — географию. А еще было б четыре руки: тогда б я одной рукой писал, другой, например, Сашку толкал, третьей — подсказывал, четвертой…

— Как бы ты рукой подсказывал?

— Очень просто. Кое-как. Пойдем, где старинные вещи.

Из старинных вещей нам очень понравились доспехи русского воина: кольчуга, щит, шлем и сабля. Больше всего — сабля. Такая красивая, изогнутая, только тупая.

Вовка так и прилип к этому месту.

— Вот это сабля! Знаешь, Колька, я уже чувствую… Ты ничего не чувствуешь? А я чувствую. Например: я — Пожарский, а он — Лжедмитрий!

Схватил вдруг эту саблю — и на какого-то мальчишку, который, разинув рот, торчал тут же рядом, как замахнется! Тот, то ли с перепугу, то ли просто от злости, как заорет! Пришла тетя, которая в музее все показывает, и стала ругаться:

— Это что? Кто разрешил? Баловаться? А ну, марш отсюда!

Вовка говорит:

— Мы ничего, теть… Мы больше не будем… Это мы, теть, с эпохой…

Но тетя ничего слушать не стала и выставила нас за дверь. И мальчишку тоже. На улице Вовка сказал:

— Подумаешь… Музей называется, школьников выгоняют. Испугалась… Сломаем мы, что ли, эту саблю? Эту саблю не только какой-то там мальчишка — богатырь не сломает. Этой саблей какой-нибудь русский воин как начнет рубить разных там рыцарей, половцев — раз! раз!

Замахал он изо всей силы кулаками, зацепил какого-то дяденьку, дяденька обернулся, и оказалось, что это не дяденька, а Андрей Кондратьич, наш классный руководитель.

Мы говорим:

— Здравствуйте, Андрей Кондратьич!

Он говорит:

— Здравствуйте. В музее были?

Мы говорим:

— Ага.

Вовка говорит: