Восточный конвой

— Значит, так, — помолчав еще, сказал вежливый. — Все это очень интересно, и могут возникнуть всяческие варианты, относительно которых решать будут не на нашем с тобой уровне. Придется отправить его на серьезное обследование и установление, раз уж он сам не выражает желания помочь нам. В конце концов, кому нужно лишнее беспокойство ради такого вот непонятного типа? Я думаю, собрат мой Куза, кинем-ка его на Базу, в ремонтное подразделение; ну, в крайнем случае, выругают нас за то, что сами не разобрались, но у нас с тобой от этого сети не сгорят. Не наше это дело — заниматься такими вот операциями; наша забота — исправность, а тут — никакой ясности. Верно я рассуждаю? — Он повернулся к Милову. — Слушай ты, покойник, спрашиваю тебя в последний раз: ты будешь говорить, пока ты еще на этом свете?

Кажется, ни один из них ответа не ожидал. Но Милов успел уже принять решение, на первый взгляд показавшееся сумасшедшим даже ему самому.

— Буду, — ответил он, сохраняя невозмутимое выражение лица.

— Куза, что ты скажешь, а? Смотри-ка! Оказывается, он умеет говорить! А я уже совсем было разочаровался… Ах ты, ненаглядный мой молчун! Ну, говори, говори, дай нам порадоваться вволю! Что же приятного ты нам скажешь? Куза, запись!

— Я буду говорить, — повторил Милов тем же ровным голосом. — Но не с вами.

— О, какое горе, я не переживу этого! Я бесконечно разочарован! Но кого же ты удостоишь беседой, грязь ты помойная?

— Я буду говорить с Клеврецем, — сказал Милов.

— Ого! — пробормотал Куза.

— Вот как, — сказал вежливый теперь уже нормальным голосом. — А ты понимаешь…

— Я все понимаю.

— Ну что ж… Тогда обожди. Я доложу.

Он вернулся через пару минут.

— Ладно, ты сам захотел. Куза, организуй все.

— Пошли, — сказал вместо ответа Куза и, как бы опасаясь, что Милов не поймет команды, положил чугунную руку на его плечо, повернул и подтолкнул.

Милов послушно двинулся в указанном направлении — не к той двери, в которую вошел, а к другой, маленькой, в дальней стене комнаты.

Глава шестая

1

(110 часов до)

«Если уж я — столь важная персона, — думал Милов полушутя-полусерьезно, — то могли бы и на этот раз обеспечить персональным транспортом. А то как-то несолидно получается…»

Персональным транспортом действительно не пахло. Прямо с допроса его отправили на вокзал — пешочком, благо было это недалеко, — а там поместили в какой-то подвальный закоулок, где находилось уже с десяток технетов (наверное, тоже каким-то образом проштрафившихся или просто уличенных в неисправности), и там на неопределенное время словно бы забыли. Одним словом, все так и происходило, как пророчил разлаженный технет совсем еще недавно. Приткнувшись на корточках спиной к стене, Милов даже подремал немного, чуть ли не радуясь тому, что можно ни о чем конкретном не думать и никаких действий до выяснения перспективы не предпринимать; но потом и дремота прошла, и захотелось чем-то заниматься, — бездействуя, он слабел и настроение быстро портилось, а это, как он давно знал, ни к чему хорошему не приводило, но тут можно было разве что разгуливать из угла в угол — только и всего. Да и ходить становилось все труднее, потому что народу постепенно прибавлялось; вероятно, здесь должны были накопить определенное количество задержанных, чтобы потом отправлять их дальше. Сколько же? Вокзал был железнодорожным, следовательно, этапируют их поездом, тогда, скорее всего, должны были насобирать на целый вагон. На какой только: пассажирский или товарный? И сколько еще недоставало для одного и для другого? Такова была, пожалуй, единственная задача, которой можно было отвлечь себя в эти вязкие минуты и часы.

Вагон, как в конце концов все-таки выяснилось, был нормальный вагонзак; в этом отношении цивилизация технетов ничем не отличалась от людской. И — как и в родной стране — пассажиров в этот вагон набили больше, чем полагалось по нормам, впрочем, нормы тут как раз могли быть другими. Технеты, пока их выводили и грузили, вели себя тихо и спокойно, принимая все происходящее, надо полагать, как должное и совершенно естественное. И то, что есть не давали, тоже, кажется, никого не смущало и не расстраивало даже. Милов постарался отнестись к этим мелким неурядицам философски, чтобы, во всяком случае, не выделяться из общего ряда. Утешал он себя тем, что слишком больших расстояний в этой стране не было, а значит, теснота была явлением быстропреходящим, и ее можно было потерпеть. Что же касается настойчивого желания съесть что-нибудь, то обуздывать его Милов научился давным-давно, еще в ранней молодости.