Восстание среднего класса

Теория свободных рынков была сформулирована для общества, где множество независимых друг от друга мелких производителей соревновались между собой, поставляя один и тот же товар. Этот товар не только должен иметь цену, он должен четко измеряться в количестве, иметь единые для всех покупателей критерии качества. На этой основе потребитель получает выбор. Продукция в сетевых системах может измеряться количественно, но она принципиально не «штучная». Выбор не овеществляется в приобретении мною конкретного предмета. Также совершенно невозможен потребительский контроль качества в момент получения или использования товара. Электроэнергия может быть экологически более «чистой» или более «грязной», но потребитель этого непосредственно не чувствует (особенно если «грязная» энергия оказывается одновременно более дешевой, что, впрочем, не всегда так). То же относится и к качеству воды, теплу и т. д. Единственным критерием, доступным потребителю, оказывается цена, а самым доступным способом снизить ее (и сделаться более привлекательным в глазах клиента) является экономия на решении общих, коллективных задачах поддержания сети.

Иными словами, из рынка изымается один из ключевых элементов «потребительского суверенитета». С другой стороны, современный глобальный рынок в любом случае все больше отдаляется от модели «идеальной конкуренции», описанной в либеральных теориях. Еще в конце XIX века обнаружилось, что чем более либеральны правила на рынке, тем быстрее там происходит концентрация капитала и соответственно ослабевает конкуренция. Потому значительная часть столь ненавистного либералам государственного регулирования направлена на сдерживание монополизации и сохранение условий для конкуренции. Каждый новый виток технологической революции сопровождается обострением соревнования во вновь формирующихся отраслях, за которым следует очередная стадия концентрации капитала. Два десятилетия неолиберальных реформ в глобальном масштабе привели к небывалой монополизации рынков. Сформировалась система, которую сингапурский экономист Мартин Хор назвал олигополизированным рынком. Конкуренция здесь имеет место, но в совершенно иных формах, чем предполагает классическая теория. В отличие от модели Адама Смита, где производители действуют как бы вслепую, направляемые «невидимой рукой» рынка, десяток-другой крупнейших корпораций, доминирующих в любой отрасли, имеют прекрасную информацию друг о друге и о состоянии рынка. Они могут манипулировать ценами, создавая ложные «рыночные» сигналы, на которые будут реагировать потребители или более мелкие фирмы, они могут безнаказанно совершать весьма серьезные ошибки, ибо обладают достаточными ресурсами, чтобы погасить любой ущерб.

Аргументом в защиту подобных промышленных монополий было то, что они способны даже при концентрации капитала обеспечить определенную конкуренцию между товарами. Но в сетевых системах немыслима и такая псевдоконкуренция (например, поставка нескольких сортов воды по одному водопроводу или нескольких видов электроэнергии в одной розетке). Технически это возможно, но затраты окажутся неоправданными.

Еще в XIX веке стало очевидно, что рыночная система расточительно обращается с ресурсами. В конце XX века выводы, казавшиеся очевидными для поколений, переживших Великую депрессию и две мировые войны, были не то чтобы опровергнуты или пересмотрены, а просто отменены. Однако и социализм, и кеинсианские идеи регулирования возникли вовсе не на пустом месте. Они были не чем иным, как двумя способами ответа на вопросы, которые не в состоянии была решить экономика рыночного капитализма.

Социальная ответственность

К началу XXI века не только вопросы по-прежнему остаются нерешенными, но и предлагать решения (среди «серьезной публики») категорически запрещается. Между тем масштабы проблем стали куда более большими, а расточительство капитализма грозит уже не только экономической, а глобальной экологической катастрофой.

Если конкурентная модель не работает, то максимальная эффективность в системе достигается тогда, когда она будет объединена и поставлена непосредственно на службу обществу. Этот вывод, казавшийся самоочевидным в первой половине XX века, был поставлен под сомнение в 1990-е годы прошедшего столетия, когда все связанное с социализмом и коллективизмом казалось безнадежно дискредитированным. Но полтора десятилетия неолиберальных реформ «от обратного» доказали его правильность. Сетевые структуры коллективного потребления нуждаются в коллективной собственности.