Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском

1861-1862 годы, когда я сам был в академии, служили преддверием вооруженного восстания в Польше и Литве; в то время деятельность Сераковского, казалось, достигала цели. В моих записках за 1861 год я подробно говорил, как он постоянно являлся на наши лекции, что, конечно, было благовидным предлогом; главная задача была та же, что и в 1859 году, то есть «знакомиться и знакомить». Плоды пропаганды отразились на нашем выпуске (1862 г.). Сбежали в повстанье один из наших профессоров, Голендзовский, и два-три из академистов. Личность Сераковского я хорошо помню: это был человек среднего роста, с худощавым, бледным лицом, с реденькими, жидкими волосами, без седины. Серые, некрасивые глаза его часто опускались, на иезуитский манер. Желчная, насмешливая улыбка не сходила с губ и придавала лицу антипатичное, даже отталкивающее выражение. В то время он был уже капитаном Генерального штаба и человеком очень популярным и не только в академии, но и в Военном министерстве. Оно даже посылало его на казенный счет за границу изучать военно-судную и дисциплинарную часть в иностранных войсках. Сераковский возвратился с портфелями, переполненными обильнейшим материалом... Со временем обнаружится это в высшей степени интересное дело...

Вообще открытый мятеж вспыхнул слишком рано и неожиданно для вожаков. Сераковскому раздумывать было опасно, он махнул рукою на русскую карьеру, приехал в Вильну в начале 1863 года, без церемоний сбросил мундир и являлся повсюду в штатском платье, развязно болтая, что едет за границу. Вместо того он отправился в Ковенские леса, где его уже давно ждала большая шайка отборных повстанцев. Кажется, в апреле 1863 года¹⁴⁴ под Биржами соединенные банды Колышки и Сераковского отважились столкнуться с Финляндским полком, были разбиты в пух и прах, а Сераковский, раненный, стал рисоваться и декламировать перед генералом Ганецким: «Подумайте, генерал, что скажет Европа!». Ганецкий показал на себя и резко отвечал: «Вот тут перед вами и Европа и Азия и все что хотите! А вы отправитесь в госпиталь, в арестантское отделение, а потом под суд. Европе недолго придется ждать о вас известия!».

Сераковского отправили в Виленский госпиталь. Следствие о нем при Назимове не кончилось, так как подсудимый всячески затягивал процесс, отказываясь отвечать на допросы под предлогом сильных страданий от раны.

Он имел важные причины тормозить следствие, будучи уверен, что за него ходатайствуют очень веские покровители. Но начальником края уже сделался Муравьев, а при нем было трудно затягивать дело. Действительно, к нему посыпались письма и телеграммы из Петербурга о помиловании Сераковского. Было даже письмо от имени английской королевы, переданное сент-джемским кабинетом через английского посла! Трудно поварить, а это факт, не подлежащий никакому сомнению!

Но Муравьев преспокойно клал домогательства под сукно, а сам торопил следователей и судей. Наконец, он вдруг приказал представить к нему приговор, во что бы ни стало, подписал его, и на другой же день плац-майор и аудитор с конвоем явились в госпиталь и стали будить еще спавшего Сераковского. Он рассердился, заворчал: «Оставьте меня в покое, я больной человек и хочу спать. С какой стати я буду вставать в такую рань?». Но посланные повторили предложение одеваться, даже как можно поскорее. Сераковский, очень удивленный, стал допытываться: «Я же вам говорю, что еще слаб, не могу двинуться с места! Ведь меня всегда допрашивали тут, в госпитале, что ж за новости такие! Куда вы меня тащите?.. Зачем?..». Тогда ему, уже не обинуясь, объявили, что приговор состоялся, и пришло время его исполнить. Сераковский быстро приподнялся с постели, задумался, но скоро расхрабрился и сказал с натянутым смехом: «Ах, понимаю! Пора разыграть комедии приговора и помилования?.. Ну, нечего делать, едем!» Он оделся, сел на дрожки с плац-майором и под конвоем приехал на место казни.

Однако при виде эшафота с двумя виселицами, окруженными войсками, Сераковский сильно побледнел и так смутился, что с трудом спустился с дрожек, даже при посторонней помощи. К нему подошел ксендз с приглашением покаяться, примириться с Богом и людьми. Увещеваемый, с трудом напустив на себя невозмутимую личину, сказал ксендзу: «С удовольствием, отец мой, только, кажется, серьезного исхода не будет. У меня в Петербурге есть сильная рука, и я уверен, что меня помилуют!». Ксендз грустно покачал головою и сопутствовал осужденному на эшафот. Войска взяли «на караул», аудитор прочел утвержденный приговор смертной казни через повешение. Сераковский рассеянно слушал; глаза его разбегались в пространстве, то пытливо разглядывая ближайших окружающих, то устремляясь в даль. Он ждал гонца с помилованием, но не дождался!