Воспоминания благовоспитанной девицы

Не представляя себе всей силы моего увлечения, Заза находила мои восторги по отношению к Гаррику чрезмерными; она сосредоточенно занималась, выходила редко и много времени посвящала своей семье; она не сошла с проторенной колеи, на нее не подействовал зов, на который я откликнулась с такой страстью. Между нами возникло некоторое отчуждение. После рождественских каникул, которые она провела на родине своей матери, в стране басков, Заза впала в какую-то апатию. Она сидела на занятиях с потухшим взглядом, перестала смеяться, почти не говорила; она была равнодушна к тому, что с ней происходит, и даже мое воодушевление оставляло ее безучастной. «Все, чего бы мне хотелось, — сказала она мне однажды, — это заснуть и больше не просыпаться». Я не придала значения ее словам: у Зазы часто случались приступы пессимизма; я относила их на счет ее страха перед будущим. Этот учебный год был для нее не более чем отсрочкой: будущее, которого она страшилась, неумолимо приближалось, и, вероятно, она не находила в себе сил ни для отпора, ни для того, чтобы безропотно его принять, — вот ей и хотелось забыться сном. В душе я упрекала ее за малодушие: как можно так легко сложить оружие! Она же в моем оптимизме усматривала знак того, что я легко смирилась с существующим порядком вещей. Мы обе были оторваны от жизни: Заза — в силу своего отчаяния, я — в силу отчаянных надежд, но одиночество не сближало нас; напротив, мы стали относиться друг к другу настороженно, все меньше находя поводов для беседы.

Что касается моей сестры, то она в тот год была счастлива; она готовила свой бакалавриат и училась блестяще: в школе Дезир ей все улыбались; у нее появилась новая подруга, которую она любила. Мной сестра интересовалась умеренно, и я подозревала, что в скором времени она тоже превратится в спокойную обывательницу. «Пупетта — ну уж эту мы выдадим замуж», — уверенно говорили мои родители. Мне по-прежнему было хорошо с ней, но, так или иначе, она была еще ребенком: я ей ни о чем не рассказывала.

Единственным, кто мог бы мне помочь, был Жак. Я постаралась забыть слезы, которые проливала когда-то ночью, чересчур поспешно; если я кого и любила, то не его. Но я страстно желала его дружбы. Однажды вечером я была на обеде у его родителей; в тот момент, когда все садились за стол, мы задержались с ним в гостиной и перебросились несколькими фразами. Мать меня одернула. «Простите нас, — сказал ей Жак, чуть улыбнувшись, — мы говорили о «Внутренней музыке»^{150} Шарля Морраса…» Я понуро ела свой суп. Как мне дать ему понять, что я перестала насмешливо относиться к вещам, в которых ничего не смыслю? Если бы он принялся объяснять мне стихи и книги, которые любит, я бы, конечно, слушала его. «Мы говорили о «Внутренней музыке»…» Я часто повторяла про себя эту фразу, смакуя ее горечь, к которой примешивалась надежда.

В марте я с блеском сдала дипломный экзамен по литературе. Гаррик меня поздравил. Мадемуазель Ламбер вызвала меня к себе в кабинет, оценивающе на меня посмотрела и предсказала мне выдающееся будущее. Через несколько дней после этого Жак у нас обедал; к концу вечера он отвел меня в сторону: «Позавчера я виделся с Гарриком. Мы много о тебе говорили». Внимательно выслушивая ответы, он задал мне несколько вопросов о моих занятиях и планах на будущее. «Завтра утром повезу тебя кататься в Булонский лес», — сказал он внезапно. Как запрыгало мое сердце! Мне удалось! Жак мной заинтересовался! Назавтра было прекрасное весеннее утро. Я сидела в машине одна с Жаком, мы катались вокруг прудов. Он смеялся мне в лицо: «А ты любишь, когда резко тормозят?» — и я тыкалась носом в ветровое стекло. Выходит, в нашем возрасте еще можно забавляться, как в детстве! Мы стали вспоминать детство: Шатовиллен, «Популярную астрономию», «Старину Шарля», консервные банки, которые я для него собирала. «Как же я тогда тебя надул, бедная моя Сим!» — весело воскликнул Жак. Я пыталась обрывочными фразами рассказать ему о моих затруднениях, проблемах; он серьезно качал головой. К одиннадцати часам он высадил меня перед теннисным кортом на улице Булар и, хитро улыбнувшись, сказал: «Знаешь, можно быть очень приятной даже с дипломами и диссертацией». «Приятные люди», «приличные люди» — это был наивысший комплимент. Победным шагом я шагала через корт: наконец что-то случилось, что-то началось. «А я из Булонского леса», — гордо заявила я подружкам. Я взахлеб и так сбивчиво рассказала о своей прогулке, что Заза взглянула на меня с подозрением: «Что с вами нынче утром?» Я была счастлива.

Когда на следующей неделе Жак позвонил к нам в дверь, родителей не было дома; обычно в подобных случаях он задерживался на несколько минут, шутил со мной и сестрой, потом уходил; в этот раз он остался. Он прочел нам стихотворение Кокто и дал мне несколько советов по части литературы; он назвал кучу имен, которых я никогда не слышала, и, в частности, посоветовал роман, который назывался, как мне послышалось, «Большой мол». «Заходи завтра-послезавтра, я приготовлю тебе книжки», — сказал он мне на прощание.