Воспоминания благовоспитанной девицы

Это предназначение я видела по-своему. Не знаю отчего, но физиологическая сторона вопроса очень скоро перестала меня занимать. В деревне я помогала Мадлен кормить кур и кроликов, но это быстро мне наскучило. Нежность их шерстки и пуха не будила во мне ничего. Я никогда не любила животных. Красные сморщенные младенцы с мутными глазами тоже не интересовали меня. Если я и переодевалась в медсестру, то лишь затем, чтобы подобрать раненых на поле боя, — никогда, чтобы их лечить. Правда, однажды в Мериньяке, держа в руках резиновую грушу, я понарошку делала клизму моей кузине Жанне; ее неуверенная улыбка и пассивность пробуждали во мне садистские инстинкты. Не помню других сцен того же рода. В детских играх я соглашалась на роль мамы только при условии, что мне не нужно будет никого выкармливать. Мы с сестрой презирали других детей, которые, вопреки логическому ходу времени, предавались подобным забавам. Наши куклы были похожи на нас, они умели говорить, рассуждать и жили в том же времени, что и мы, старея ежедневно на двадцать четыре часа. В реальной жизни я была скорее пытлива, чем систематична, скорее усердна, чем мелочна, но я с шизофреническим упорством играла в строгость и экономию, тренируясь на кукле Бланди-не. Я была образцовой мамой замечательной дочки и давала ей самое совершенное воспитание, приносившее огромную пользу, — так, играя в необходимость, я оправдывала рутинность повседневной жизни. Я терпела ненавязчивое участие сестры, но сама, когда речь шла о воспитании ее детей, вела себя на редкость авторитарно. Мужчины тоже не должны были вмешиваться в столь важные для нас дела, поэтому наши воображаемые мужья путешествовали. В жизни — я знала — всё совсем не так: подле матери семейства непременно существует супруг, и жизнь ее от этого полна тоскливейших обязанностей. Когда я размышляла о своем будущем, то непременные ограничения свободы виделись мне столь тягостными, что я заранее отказывалась заводить собственных детей; для меня важнее было формировать умы и души. «Значит, я стану учительницей», — решила я.

Однако методы, применяемые в школе Дезир, не давали воспитателю реальной власти над учениками. Я же хотела, чтобы воспитанник принадлежал мне целиком; я бы планировала его жизнь до мелочей, исключила бы из нее все случайное; умело чередуя занятия и развлечения, я бы использовала каждое мгновение его существования. Мне виделся только один способ воплотить задуманное — стать воспитательницей в какой-нибудь семье. Родители переполошились. Я же не понимала, как это воспитатель может быть ниже по рангу, чем родители. Я видела, какие успехи делала моя сестра, и гордилась тем, что именно я превратила пустоту в богатство. Я не представляла в будущем более достойного для себя занятия, чем формировать человеческую личность. Но не безразлично какую. Теперь я понимаю, что мое будущее возможное творение, как и кукла Бландина, было бы отображением меня самой. Смысл моего призвания заключался в следующем: когда я буду большая, я вернусь в собственное детство и сотворю из него абсолютный шедевр. Я видела себя основой своего Я и его же апофеозом.