Воспитанник Шао. Том 1

Капитан недвусмысленным движением пальца у головы красноречиво показал, чего стоят все вольные измышления эксперта. Но послушный ряд старейшин одобрительно смотрел на Маккинроя.

– Вы что, сэр? – похожим тоном забраковал все сказанное Дэртон. – Это вы меня в тридцать три года списываете по возрасту? Глупости.

– Как бы то ни было, – ненавязчиво язвил эксперт, – чемпионом в таком возрасте редко становятся, не расстраивайтесь. Фехтовали вы весьма умело. Согласен, что среди служб второго, как вы, нет. Но здесь школа не та. Им известны наши приемы. Нам их способ неизвестен. А это очень сильное преимущество.

Капитан сел подле полковника.

– Парень и впрямь неподдельно силен. Не мешало бы проверить его кисть Такие удары. Орангутанг.

– Ничего страшного, – тихо, еле шевеля губами, ответил Динстон, – теперь он наш. Но, – уже громче, обращаясь ко всем, – насколько я понимаю и насколько вообще смыслю в борьбе, то даже европейское каратэ, которое существует на теперешнем уровне, куда эффективнее того, что мы могли волею длительных и напряженных дискуссий, за немалую сумму в долларах видеть собственными глазами. Споун, скажите, ради чего мы затевали такой несоразмерный торг?

Майор, не глядя на полковника, зло поджал губы.

– Кто их знает? Вы заказывали кунфиста. Его нашли. Не думаю, что монахи вот так, раз, и расщедрятся, покажут все свои секреты. Не те у них рожи.

– Тише, – снова, как накануне, вставил эксперт. – Не чудите у конца дороги. На глаз не определишь, чья борьба эффективней. Японец отказался? Отказался! Мне это о многом говорит. Если вам мало, есть лейтенант из Сан-Франциско. Он девять лет занимается. Черный пояс нацепил. Вот мы и посмотрим.

– Xa! Верно. А я и забыл. Ну-ка, мексиканец, давай, твори! Может и впрямь я чего не понимаю.

– Пардон, господа, пардон. От меня требовался только отчет. Его я и представлю.

– А почему так дешево, Кинг? Ты что, не американец? – взбесился Споун.

– Конечно, нет.

– Чтоб ты сдох, оливковое масло!

– Ну, ну!

– Что ты нукаешь. Ты с мальчишкой понукай. Свое ремесло покажи.

– Довольно господа, довольно. Чего доброго, между собой кунг-фу затеем. Поучиться сначала надобно. Не смотрите так, черти, друг на друга. Все вы не стоите тех окладов, что получаете. Успокойтесь и вы, майор, и вы, лейтенант, – медленно, передразнивая, в стиле гипнотизера тянул полковник.

Подчиненные отвернулись друг от друга и дружно сплюнули на землю.

Динстон встал. За ним поднялись остальные.

Настоятель и его люди смиренно молчали, охотно забавляясь распаляющимися взглядами офицеров.

Полковник с переводчиком приблизились к монахам.

– Наверняка вот этот молодой человек и есть тот русский, который нам так тяжело дается?

– Вам не откажешь в сметливости, господин Динстон, – с нотками печали, учтиво молвил Дэ. – Вы не ошиблись. Редко встречаются люди бойцовских дарований, какими обладает отрок сей.

Полковник переборол постороннее чувство и, меняя тему, знающе заговорил:

– В бою он смотрится. Невозможно представить, что так можно работать в обыкновенной драке. В нем есть что-то глубоко спрятанное.

– Праведный плод, высокая рука, – согласился настоятель.

– Если он не будет торопиться, если не случится чего неожиданного, то у него может быть интригующее будущее.

– О, господин полковник, если человека не останавливает многочисленное «если», то, согласитесь, можно жить очень долго.

– Тоже верно, – согласился Динстон. Отвесил похожий поклон. С чувством гадливости отошел в сторону.

Его постоянно не покидало чувство, что разговаривают с манекенами. На сухих лицах никогда не появлялось оживленного выражения. Все эмоции сводились к отдельным восклицаниям, щелканьем пальцев.

Лицо – подобие неудачной маски. Без видимых морщин. Не выказывает никаких стрессовых состояний, никакого внутреннего напряжения. В разговоре также неподвижны, как при отрешенном созерцании безделицы. Трудно с ними разговаривать. Не знаешь, к кому обращаешься. К живому или к коченеющей на глазах, глядящей человеческой плоти. Живую работу мысли можно угадать только по еще более сужающимся векам. Две настороженные искорки, как лезвия тьмы, напоминают, что объект существует, мыслит, скрывает в себе потенциал непредсказуемой неожиданности.

Динстон чувствовал себя уставшим, разбитым. В разговоры не вступал. Молча поглядывал на молодого монаха, стараясь предугадать в нем его будущие способности.

Тот стоял немного поодаль. Чем больше разглядывал полковник, тем более не мог определить его состояние, повседневность.

Перед ним стоял индивидуум, в такой степени пустой, отрешенный, с глухим безразличием, что Динстону отрезвляюще думалось: не напрасно ли они так долго и дорого торговались? Не было ли это глупостью; вслепую настаивать и терять столько времени и денег. Такая душа не может иметь тропинок душевной мягкости.