Воспитание под Верденом

Капитан Нигль; с печально-добродушным лицом и хитрыми глазками, получил большое удовлетворение от зрелища, которым его угостил майор Янш. Спасибо, господин майор! Вы заметили, как парень стоял и чуть-чуть пошатывался, господин майор? Это вовсе не вредно для такого заносчивого еврея в очках, для господина, как его зовут, Бертин, что ли? Да, Бертин. У него неприятная внешность, у господина Бертина — оттопыренные уши, какие видишь в альбомах с фотографиями преступников. Казначею Ниглю приходилось иметь дело с преступниками, но нет — он вовсе не намекает на первую роту майора Янша. Пожалуй, и правда, надо присмотреть за евреями! До следующей встречи он поразмыслит об этом и, может быть, вступит в Пангерманский союз. В самом деле, пришло время, когда необходимо бороться против масонов и за неограниченную свободу подводной войны.

Нестроевой Бертин шагает по шоссе, ведущему в Муаре. Вокруг него и в нем самом все одинаково мрачно и серо. Направо и налево простирается растерзанное поле, и сердце Бертина одинокое, растерзанное. В лицо ему моросит дождь, за поднятый воротник шинели стекают тонкие холодные. струйки, шарф совершенно промок. Он с трудом переступает через лужи, но не от усталости. Он уже отбыл свой рабочий день на прокладке железнодорожных путей в болотистой местности между Гремили и Орном, где новое расположение фронта требует и новых подъездных путей. Веселый, безгранично счастливый в ожидании отъезда, душевно согретый, он помогал связывать фашины и сооружать в ольховом лесу насыпь, по которой затем проложат рельсы. Они работали по щиколотку в воде, но ему это было нипочем: ведь сегодня он едет в отпуск, завтра вечером будет у Леоноры, шесть дней подряд сможет снова быть человеком, быть рядом со своей любимой. Наскоро, без аппетита, он поел, поспешно почистил одежду; багаж был сложен еще накануне; осталось только скатать и прикрепить к спине одеяло. Побрившись, одетый по форме, он явился в ротную канцелярию.

Ни единым словом не предупредив его, хотя им все было известно, они послали его, вместе с девятью остальными, в Дамвилер. И даже назначили начальником команды, чтобы, в случае надобности, давать разъяснения полевой полиции или любопытствующим офицерам, откуда и куда направляется этот маленький отряд. И затем они столкнули его в бездну.

В канцелярии батальона писарь Диль, с длинным черепом и черными глазами, напрасно пытался подготовить его кивками головы и подмигиванием. Просто из подлости сыграли они с ним такую штуку — неважно, кто затеял ее. Решающее слово во всяком случае сказал майор Янш, это ничтожество, сотрудник «Еженедельника армии и флота»! Это он разъяснил, что в прусской армии не допускается никаких исключений, никто не пользуется отпуском два раза в год. Это похоже на довод, на строгую справедливость, на самом же деле это одна лишь видимость. Кто знаком с порядками, тот хорошо знает, как много всякого рода любимчиков и молодчиков по два и по три раза в год ездят домой. Не всегда эти поездки называются отпусками, большей частью они именуются служебными командировками. Но цель их — оберегать препровождаемые на родину ящики и сундуки с хорошо известным содержимым.

Вот если бы еще среди писарей был тот Мецлер, который летом помог ему получить отпуск для венчания. Но они давно спровадили его в пехоту. На подлость, советовал министр Гете, не жалуйся, ибо она всесильна, что ни говори. Надо испить чашу до дна. В ротной канцелярии, конечно, не станут скрывать злорадного удовольствия по поводу того, что*некий солдат так быстро вернулся из отпуска. Кое-кто из товарищей по бараку тоже, вероятно, подбавит жару. И, кроме того, нельзя лечь спать, чтобы забыть во сие ужасную тоску: наоборот, придется нести караул, шагать под дождем взад и вперед долгие тяжкие ножные часы, и времени для размышлений хватит с избытком.

Великая злоба охватывает его; он шагает по шоссе, тому самому шоссе, по которому несколько недель назад промчался элегантный автомобиль кронпринца; злоба, выходящая за пределы личного, злоба против системы, которая бьет и его, одинокого солдата Бертина, которая проявляется во всем, как она проявилась в жесте кронпринца, швырнувшего на дорогу папиросы.

Ко всем страданиям, лишениям и жертвам, беспрерывно падающим на солдат, они еще присовокупляют мелкие обиды и ненужные унижения. Он до сих пор безукоризненно выполнял свою службу — не за страх, а за совесть; его ни в чем нельзя упрекнуть. Более того, он не раз подвергал себя опасности и, как подобает, молчал об этом.

Отклони они просто его просьбу, он хотя и страдал бы, но утешился бы тем, что страдают все. Они же уготовили для себя щекочущее нервы зрелище и унизили его, чтобы самим потешиться вволю. Ведь он видел, как приоткрылась дверь, которая ведет из соседней комнаты в канцелярию; в раздвинутую щель ему почудились чьи-то глаза, кончик носа. Вот что невозможно перенести! Это удар под ноги, который опрокидывает наземь…