Воспитание под Верденом

Бертин наскоро умывается, докладывает сержанту Баркопу об уходе и идет, вернее бежит, в сумерках по знакомому холмистому склону, который с каждым днем становится все более вязким, но по ночам, к счастью, опять подмерзает. Он бежит рысью, не замечая туманного очарования этого предвесеннего вечера под зеленым небом. Он весь распаляется от длинного письма — сущего крика о помощи! — которое он мысленно пишет сноси жене Леоноре, как будто она в состоянии чем-нибудь ему помочь. От ритма движении изношенное сердце успокаивается; мысли хаотически перемешиваются: тут и жалость к самому себе и угрозы — плод наивной переоценки того содействия, которое его тесть мог бы оказать своей дочери.

Продолжая еще тешить себя мечтами, Бертин обменивается приветствиями со швейцаром госпиталя и говорит с ним о погоде. Хотя его крик о помощи свидетельствует скорее о некотором ребячестве, эти грезы наяву все же приносят ему пользу. Теперь он в состоянии рассказать о своей неудаче Эбергарду Кройзингу и его товарищам по комнате. Он говорит с той усталой насмешкой над самим собой, которая необходима для того, чтобы сохранить и, по возможности, еще усилить уважение к себе молодых офицеров.

За последнее время благодаря пребыванию в одной комнате и общности судеб лейтенанты Метнер и Флаксбауэр оказались посвященными в то дело, которое связывало Кройзинга и Бертина. В эти однообразные дни, когда велись бесконечные разговоры, они попутно касались и других событий из жизни Бертина, например странной судьбы, которая постигла предложение лейтенанта фон Рогстро о награждении Бертина. Поэтому оба молодых офицера приветствуют громким хохотом его новое сообщение, они узнали в нем обычные мытарства по служебным инстанциям. У каждого из них уже не раз отнимали их заслуги, приписывая их другим, — «лежебокам». Находят, что Бертин держится безукоризненно, они предостерегают его от слишком поспешных обжалований и прочих глупостей. Пусть он спокойно предоставит ответный удар военному судье, дивизия которого, уже престижа ради, безусловно энергично отразит полученный афронт.

Побеленная барачная палата с тремя металлическими кроватями сегодня выглядит уютнее, чем три дня назад, В комнате прибавилась ваза с ветками вербы, ольхи и ранней зелени — признак внимания, которое сестра Клер в последнее время уделяет лейтенантам, всем троим. Она старательно борется с легким желанием отличить одного из них — крепкого, задорного парня, из которого всегда, как искра, выбивается наружу нечто своеобразное. Между всеми тремя возникает замаскированная юмором ревность. Они то подчеркивают свое дружелюбное отношение, то начинают ненавидеть друг друга; но этот новый тон их жизни — соревнование и ухаживание — порождает целительное возбуждение. Сестра Клер, уже зрелая женщина, тоже радуется своему благотворному влиянию на офицеров, она нарочито одинаково относится ко всем троим, интересуется разными обстоятельствами их жизни, иногда присаживается к ним с работой.

С наступлением хорошей погоды уже нет необходимости с такой опаской держать окна па запоре, можно и курить сколько душе угодно; однако дыхание весны очень утомляет всех этих раненых и наскоро починенных людей. Поэтому в госпитале вводится час отдыха в постели перед ужином, от пяти до шести, для всех комнат и палат: запрещается разговаривать, курить, читать; можно только подремывать. Впрочем, после многих месяцев фронта переутомление дает себя знать, и солдаты спят, как дети, во всякое время и с наслаждением.

Приунывший Бертин сидит на табуретке. Что ему пред-; принять в этот час — ведь и Паль, наверно, спит? Лейтенанты, укрытые до подбородка, утешают его тем, что скоро явится сестра Клер. Она грозила придти посмотреть, выполняют ли они приказ. Может быть, она разрешит ему, пока больные отдыхают, написать письмо в ее комнате. Оно теперь было бы сдержаннее, чем то, которое он обдумывал в пути.

Сестра Клер входит своей неслышной походкой, другие сестры топают, как драгуны. У нее и в самом деле красота монахини, находит Бертин, когда она задерживается на мгновение в дверях. Приятно удивленная его присутствием, она слегка краснеет.

— Очень рада, — говорит она, — но комнату вам придется покинуть.

Бертин послушно встает и тут же излагает ей свою просьбу. Что за блестящие синие глаза у этой женщины, вернее дамы, если употребить выражение, которое постепенно исчезает из обращения, сохраняя свой смысл разве лишь в шахматной игре.

— Для вас у меня найдется кое-что получше, — обещает она. — Идемте. До свидания через час, господа!

Бертин берет с собой шинель и фуражку. Он идет за сестрой Клер через коридоры барака к расположенному срезанным прямоугольником флигелю, и котором пахнет сыростью, горячим паром и с-дна ощутимо — серной кислотой. Открыв двери, они вступают па мокрые деревянные, как в бане, решетки. Со стула поднимается великан, одетый в форму санитара. Он без руки, ее заменяет крюк.

Ног, Пехлер мой подопечный. Закатите-ка ему ванну, как генералу, и выкурите всех его вшей. Через час ему надо быть в комнате девятнадцать.