Воспитание под Верденом

Первая часть ночи не пропала даром, вторая будет использована еще лучше: спящий человек на добрую толику умнее и деятельнее, чем бодрствующий. Открывая окно, чтобы проветрить комнату и по возможности избавить от огорчения мадам Жовен, Познанский говорит себе: для спасения человека есть средства серьезные и смехотворные, прямые и окольные, честные и непристойные. Все они дозволены; не дозволены только средства безрезультатные, подвергающие человека еще большей опасности. Здравый смысл и последняя беседа с обер-лейтенантом Винфридом говорят за то, что на Лихова ему в данное время не приходится рассчитывать; скорее — на его адъютанта (в чем он ошибается). Только Эбергарда Кройзинга можно заставить со всей энергией впрячься в это дело: ему легко будет втолковать, как тесно связана с этим свидетелем Бертином дальнейшая судьба его планов относительно Нигля. Познанский сидит на краю кровати в нижнем белье и отдувается — он может достать подвязку только через выпирающую округлость живота; красный от натуги, с перекошенным ртом, Познанский подводит, наконец, итоги: главное в данный момент — уладить дело Бертина.

Позднее, когда он уже облачился в ночную рубаху, лег под мягкое стеганое одеяло и потушил лампу, он с досадой замечает, что не погасил света в гостиной. С огнем я всегда не в ладу, подсмеивается он над собой; он встает, с трудом надевает домашние туфли, выходит и гасит свет. Как ярко светит в окна луна, она уже совсем склонилась к западу.

В сонных грезах, на фоне диковинной природы, Познанский любуется лицом Кристофа Кройзинга, хотя и не видел его никогда в жизни. Оно всплывает перед ним на фоне продолговатых листьев тропических растений, напоминая лицо путника, пробирающегося через девственный лес, в глуши которого живет спящий— Познанский; всем своим обновленным существом Познанский стремится к тому, чтобы упорядочить уличное движение в муравейнике и, с помощью белых термитов, создать такой же вид, какой открывался из его окон на круглую площадь и церковь Кайзер-Вильгельма. Лицо молодого унтер-офицера — крупное, величиной с громадную звезду, если смотреть на него глазами муравья, — повисло меж листьев агавы, увенчанных шипами, окруженное копьевидными листьями кактуса, словно жалами змей. Пальмы тянутся своими пальцами к его фуражке. Из-под красного канта и черного лакированного козырька на занятого своим делом Познанского смотрят спокойные карие глаза под изогнутыми бровями; он видит широкий лоб, улыбающиеся губы. «Меня, к сожалению, задерживают, коллега, сами видите», — произносит высоко над землей его голос. Толстенький школьник Познанский, сидя в песке на корточках, отвечает: «Наверно, у тебя есть записка от родителей; вы, кареглазые, всегда увиливаете, а мы отдувайся за вас. А еще в первые ученики лезете!» — «Эх, бедняга, как ты изменился, — говорит молодой унтер-офицер. — Разве ты не видишь, что мне не дают отпуска?» Тут Познанский замечает, что растения пылают огнем: соединение железа с кислородом воспламенило их зеленые клетки. «Сто лет чистилища промчатся, как сон», — говорит, утешая, Познанский. А плененный растениями, прибавляет: «Годы войны засчитываются вдвойне». — «Пока я буду иметь дело с вашим заместителем, коллега», — продолжает Познанский в телефон, держа в руке трубку на зеленом шелковом шнуре; а пленник, как бы превратившись в луну, но соединенный длинным, путаным нитевидным корневищем с лампой, стоящей на письменном столе Познанского, подтверждает по телефону откуда-то издали, сверху «Placet»[23].

Глава восьмая КРИК О ПОМОЩИ

Хорошо, что почта первой роты прибывает из Этре-Оста только после полудня, иначе Бертин, наверно, не перенес бы удара. В нем уж немногое осталось добивать; но даже жалкие остатки бодрости и присутствия духа окончательно покинули Бертина, когда он увидел копию письма, присланную Дилем. Он сравнительно быстро понял его содержание, представил себе ход событий. Это — конец.

Невероятное счастье ждало Бертина, — его затребовал военный суд. И потому, что речь шла о нем, это верное дело срывается! Какой-то майор из рабочей команды имеет смелость ответить отказом и вместо Бертина предлагает человека, который не в состоянии его заменить. Ужас, мерзость! Это подкосило человека навсегда, остается только подохнут! Разве после такого отказа отважишься на новые попытки? Безнадежное дело… Единственный выход — тотчас же отправиться к Кройзингу, к сестре Клер, к людям, которые его знают и желают ему добра. Они считают, что он создан не для того, чтобы целыми днями таскать мокрые ящики с порохом, гнуть спину под поклажей, от которой кровь ударяет в голову, — даже в сухом виде она весит девяносто восемь фунтов.