Воскрешение неумиравшего, или Жанры не горят (Предисловие)

Сатирики, правда, грешили и юмором, и легкой пародией, и шуткой. Не вдаваясь в теорию, примем понятие сатира (и, соответственно, сатирический) за старшее, общее, родовое, включающее в себя все прочие ранги и градации на правах "частного", "видового". Но, однако, сохраним память о том, что такая дифференциация сугубо условна. И будем при чтении этой книги подразумевать следующее: сатира категоричней в приговорах, нежели юмор, чаще прибегает к логическим мотивировкам и гротесковым изобразительным средствам; юмор "добрее" и раздумчивей сатиры, юмористический смех "веселей" сатирического. Соотнося сатиру и юмор, мы говорим о тенденциях направленности, энергии, масштабах смеховой критики. А пародия, ирония, острота относятся к сфере технологии. Таким образом, сатира и юмор, с одной стороны, пародия, острота - с другой, соотносятся как цель и средства.

Радостно ощущая перемену времен, бесславную и под - час естественно-тихую смерть запретов, мы порой замечаем, что многие старые формулы уходят вовсе не так идиллично, как хотелось бы, они сопротивляются, лезут из пожелтевших протоколов в Сегодня.

Вряд ли кто-нибудь сегодня подозревает, что дамоклов меч репрессий нависал над авторами "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка". Появившись в 1936 году, "Одноэтажная Америка" вызвала восторженные положительные отклики, в частности - А. Толстого и А. Фадеева. И вдругнедели, кажется, не прошло после очередной похвалы "Известия", только вчера излучавшие полную доброжелательства улыбку по адресу Ильфа и Петрова, разразились доносом некоего В. Просина (ни раньше, ни потом я этого имени в печати не встречал). Само название статьи точно выражало и ее суть, и ее цель: "Развесистые небоскребы".

Иначе говоря: развесистая клюква, целенаправленная дезинформация, пропаганда буржуазного образа жизни... Петров в своих набросках к неосуществленной мемуарной книге "Мой друг Ильф" процитировал по этому поводу своего соавтора, оценившего рецензию вполне однозначно: "Летит кирпич"! Но зловещий ассоциативный ряд, наме - ченный статьей, был нарушен событием другого зловещего ряда. В апреле 1937 года умер от туберкулеза Ильф. Машина репрессий не успела сработать. Оставшийся в одиночестве Е. Петров уже, Пo-видимому, не представлял интереса для карателей, театральность спектакля, запланированного таинственным сценаристом, оказалась недостижимой. Группы заговорщиков из Ильфа и Петрова теперь не получалось... А через три года погиб на войне Петров.

Но продолжали жить романы сатириков, их рассказы, фельетоны, сценарии, по-прежнему осмеивая идиотизм во всех его воплощениях. Если бы адепты идиотизма были полными идиотами, они отмахнулись бы от этого факта.

Мол, романы умерших писателей - уже история литературы. Увы, к Ильфу и Петрову их враги возвращались и возвращались во имя очередной проработки безо всякой устали - как к реальным собеседникам, согласным принять критику, готовым "больше так не поступать", "устранить ошибки", "отказаться от написанного". Поскольку, однако, Ильф и Петров не могли внять этим и подобным увещеваниям - ни при жизни, ни после смерти, появилась тенденция говорить как бы от их имени: "будь писатели живы, они, конечно же, отреклись бы от порочных романов, вот правдинские фельетоны - это да, это высота; а романы с их одесским остроумничающим акцентом и комбинатором неопределенной национальной принадлежности - это падение, и растление, и т.д., и т.п., и проч.". Пусть сегодю няшнему читателю не покажется, будто автор статьи паясничает, шаржирует, пародирует, утрирует. Так оно и было, и, уходя от академической манеры, от цитат, сносок и других солидных атрибутов, единственно уместных к научном тексте, я просто уклоняюсь от необходимости поставить в неловкое положение вполне уважаемых, вполне приличных людей, ставших рупором своих или чужих заблуждений. (Хотя думаю, что были среди хулителей талантливой, настоящей литературы и наемные убийцы, и прирожденные подлецы, творившие свое дело по наследственной духовной растленности.).

Переизданный "Советским писателем" в 1947 году однотомник Ильфа и Петрова с обоими романами произвел скандал в среде конформистов (которое только-только отпраздновало кампанию надругательства над журналами "Звезда" и "Ленинград", над Зощенко и Ахматовой). Шумели, кричали, уверяли, что-де авторы отреклись бы...

Короче, романы Ильфа и Петрова угодили в перечень книг опальных.

Вряд ли сегодняшний читатель в состоянии ощутить атмосферу, окружавшую Ильфа и Петрова даже после смерти Сталина, в относительно благоприятное для культуры время, пока не была преодолена инерция недавних ждановских погромов. Их произведения читали с оглядкой, как в семидесятые годы "Доктора Живаго" или Гумилева.

Литературные боссы не торопились с переоценкой ценностей, а один из них, далеко не самый худший, процедил тогда свой афоризм, согласно которому "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок" - это путешествие двух негодяев по стране дураков. Добавлю, что под двумя негодяями подразумевались отнюдь не Остап Бендер с кем-нибудь из сообщников.