Воскрешение из мертвых

— Кто-то другой покушаться на меня не мог. Так покушаться мог только явно сумасшедший. А единственный мой знакомый, производящий впечатление сумасшедшего, это он. И не будем больше об этом, если вы хоть немного меня уважаете.

— Извините меня, пожалуйста, Леонид Александрович! Я не знала, что этот разговор так вас расстроит… Мне вообще давно пора дать вам возможность отдохнуть. Еще только один вопрос: как поживает ваша племянница Варя? Навещает она вас?

— С тех пор как заболел, приходит почти ежедневно, хотя теперь она не только работает, но и учится в заводском техникуме.

— А замуж все еще не собирается?

— Претендентов на ее руку, по имеющимся у меня сведениям, достаточно, — улыбается Леонид Александрович, — но она одержима почти фанатической идеей — перевоспитать одного сбившегося с пути парня. «Сделаю, говорит, из него настоящего человека». И чует мое сердце, добьется своего и именно ему отдаст, наверное, свою руку и слишком уж доброе сердце.

9

В тот день Настя так и не решилась показать профессору расчеты Куравлева. Она приходит с ними спустя неделю. На ее расспросы о здоровье Леонид Александрович лишь шутит, и вообще по всему чувствуется, что он в хорошем настроении. Да она и не помнит такого случая, чтобы он хоть когда-нибудь был не в духе. Зная, что профессор не молод и обременен множеством дел (хватает, наверное, и неприятностей), она всегда восхищается его оптимизмом.

— Что, холодновато? — спрашивает он Настю. — Ишь как раскраснелась с мороза! А я вас сейчас чайком погрею. Проходите, пожалуйста. Мы, холостяки, народ расторопный, мастера на все руки.

Он поспешно уходит на кухню. Вернувшись, устраивается в своем любимом кресле.

— Ну-с, а теперь к делу. Слушаю вас.

Настя торопливо расстегивает свой портфель, извлекает несколько страниц, исписанных Куравлевым, и протягивает их профессору.

— Вот, посмотрите эти формулы, пожалуйста.

Кречетов с интересом всматривается в неровные строки, написанные торопливой рукой, негромко приговаривая:

— Любопытно, любопытно… Да и почерк чем-то знаком…

«Неужели он узнает руку Куравлева?… — тревожится Настя. — Тогда придется все ему рассказать. А может быть, лучше и не таить ничего, не ждать, пока сам догадается, чьи это формулы?…»

— Черт побери! — прерывая мысли Насти, восклицает Кречетов. — Да ведь это же почерк Куравлева! И некоторые формулы мне уже знакомы… Откуда это у вас?

Настя молчит.

— Конечно, тут все очень сумбурно, но я помню, каким был математический аппарат предлагаемого им вторжения в «область Икс», в это «пристанище всевышнего». Выкладывайте-ка, откуда это у вас?

И Насте приходится рассказать все, что она знает о Куравлеве и богословах Десницыных.

— А теперь объясните мне, пожалуйста, — внимательно выслушав Настю, спрашивает Кречетов, — почему вы сами не решились мне все это рассказать?

Настя даже краснеет невольно.

— Видите ли… — запинаясь, начинает она. — У вас ведь с Куравлевым такие отношения…

— Боялись, что я буду необъективен в их оценке? — кивает профессор на листки с формулами.

— Как вы могли подумать такое, Леонид Александрович! Я бы тогда вообще не стала вам этого показывать. Отнесла бы кому-нибудь еще…

— Ну ладно, ладно! Будем считать, что я просто неудачно пошутил. Ну, а как к Куравлеву ваши богословы относятся?

— Настороженно. Опасаются шарлатанства с его стороны.

— Это они напрасно. Он человек, может быть, и свихнувшийся, но не шарлатан. К тому же талантлив как математик. Бредовость у него лишь в одном пункте — он убежден в возможности общения со всевышним. А под всевышним имеет он в виду вовсе не библейского боженьку, а высшую нематериальную силу, сотворившую мир, что, в общем-то, не противоречит гегелевской «абсолютной идее» и «мировому разуму». Вы, пожалуйста, объясните все это вашим батюшкам…

— А им этого не требуется. Батюшки, с которыми я имею дело, сами это знают не хуже нас с вами. Они грамотные. Дионисий Десницын вообще, по-моему, больше материалист, чем теолог. Вы бы только на них, на Десницыных этих, посмотрели. Внешне они настоящие русские богатыри. Что дед, что внук. А дед вообще колоритнейшая фигура! За свою долгую жизнь он, наверное, прочел не только всю богословскую литературу, но и многие марксистские труды.

— Да откуда вам все это известно? — удивляется Кречетов. — Что он сам, что ли, признался вам в этом?

— Зачем же признаваться? Об этом и самой нетрудно было догадаться. Послушали бы вы только с каким удовольствием говорит он на научные темы!

— Так посылал бы он тогда к черту духовную семинарию и последовал бы примеру профессора богословии Осипова! — невольно вырывается у Кречетова.

— Он, пожалуй, и сделал бы это, — задумчиво произносит Настя, — но у него ведь сын богослов и внук — кандидат богословия.

— Ну, а внук тверд ли в вере?

— Похоже, что на распутье. Он еще молод — мой ровесник. Вместе когда-то в школу бегали. У него такой же живой ум, как и у деда, и вообще многое от него. Но дед, кажется, не хочет разрушать его веру, дает возможность самому до всего дойти.

— Да и вы, наверное, поможете, — усмехается Кречетов.