Воскрешение из мертвых

— Ах, как хорошо, что ты пришла! Мы с Дионисием Дорофеевичем вспоминали тебя только что… Заходи, пожалуйста!

Навстречу ей из старинного кожаного кресла с высокой спинкой поднимается могучая фигура Дионисия в широченном подряснике.

— Вот уж действительно легка на помине, — протягивает он руку Насте. — Садитесь, пожалуйста, очень надобно с вами посоветоваться по вопросам физики.

— Я не физик, а философ.

— Но ведь с физикой знакомы?

— С ее философскими проблемами.

— Ну, а как обстоит у вас дело с математикой?

— Кое-что смыслю…

— Да что вы ее экзаменуете? — подает голос Андрей. — Показывайте, а уж она как-нибудь сама разберется.

— А ты помолчи, — хмурит густые брови Дионисий. — Квантовая физика — это тебе не богословский трактат, тут без математики не обойтись. Вы не удивляйтесь моим вопросам, Анастасия Ивановна, я ведь, кроме богословских, еще и кое-какие научные книги почитываю. Это, кстати, у нас теперь не возбраняется.

— Я об этом давно догадываюсь, — улыбается Настя, почувствовав себя в этом доме почти так же непринужденно, как когда-то в детстве. Она часто бывала у Десницыных, когда училась в одной школе с Андреем.

Насте вообще приятно смотреть на этих богатырски сложенных людей. Пожалуй, их предки тоже были духовными лицами или просто крепостными крестьянами, проживавшими во владениях здешнего монастыря. Были, наверно, среди них и мастера-иконописцы, ученики или предшественники Андрея Рублева. А может быть, были Десницыны резчиками по дереву, серебряниками и ювелирами, работы которых и сейчас еще можно увидеть в местных церквах и ризницах монастыря.

— Читала я трактаты католических богословов и кое-какие сочинения ваших коллег в «Журнале Московской патриархии», — продолжает Настя, глядя на Дионисия и удивляясь густоте его бороды, почти не тронутой сединой. — Тоже проявляют интерес к проблемам современной науки.

— А мы с Андреем не пишем, мы только почитываем, — добродушно посмеивается бывший профессор богословия. — Не о том речь, однако. Мы хотели показать вам расчеты одного физика, нашедшего способ общения со всевышним посредством математического моделирования. Сам он до этого дошел или господь бог его на это надоумил, сие нам неведомо, только он похвалялся, будто в состоянии смоделировать с помощью математики чуть ли не самого господа бога.

Хотя от Насти не ускользает ирония, таящаяся в словах старого богослова, она не без любопытства всматривается в математические формулы и какие-то геометрические фигуры, начертанные на листках, протянутых ей Десницыным.

— Разбираетесь, что тут у него такое? — щуря глаза, спрашивает Дионисий. — Не бессмыслица ли какая?

— Да нет, не бессмыслица, — задумчиво произносит Настя. — Однако объяснить вам, что тут такое, я не смогу.

— Ну да это сейчас не так важно, главное, чтобы не было белиберды, выдаваемой за высокую премудрость.

— Похоже, что это написано человеком действительно сведущим в физике элементарных частиц. О чем он тут с вами говорил? — спрашивает Настя, теперь уже почти не сомневаясь, что это тот самый физик, на защите диссертации которого она присутствовала.

— Да обо всем. Так и сыпал всяческими новшествами из области микромира. А смысл его разглагольствований сводился, насколько я понял, к тому, что в мире этом не действительны почти все существующие ныне законы физики…

— Ну, положим, далеко не все, — усмехается Настя.

— Но главные. Закон причинности, например, — снова лукаво щурит глаза старый богослов. — По его утверждению выходит, что причинностью обусловлены там не все явления. В соотношении неопределенностей, например, вы и сами допускаете некоторое нарушение причинности, ибо не в состоянии с достаточной убедительностью объяснить, почему микрочастица не может одновременно иметь строго определенную, координату и импульс.

Заметив удивленный взгляд внука, Дионисий посмеивается.

— Он все никак не может примириться с тем, что мне, богослову, известны эти премудрости современной физики. Но это и тебе надобно знать, ибо это для нас, богословов, не только лазейка, как уверяют атеисты, а настоящая брешь в стройной системе материалистической науки.

Доктор богословия Дионисий Десницын говорит об этом легко, свободно и даже с каким-то удовольствием, будто он преподавал всю жизнь не богословие, а диалектический материализм. И Настя думает: «Вот ведь что современная наука делает с отцами православия!»

Со все возрастающим любопытством всматривается она в лицо Дионисия — что-то он еще скажет, к чему клонит?

— Но соотношение неопределенностей Гейзенберга, в общем-то, понятно. Об этом много писалось, — продолжает Десницын-старший. — А есть ведь и новые данные о капризах микромира. Как с ними быть?

— Какие же именно новые данные? — любопытствует Настя.

— Да то хотя бы, что в микромире течение времени оказывается обратимым. Что течет оно не только от прошлого к настоящему, но и от настоящего к прошлому.

— Ну, это лишь предположение некоторых теоретиков, и весьма спорные притом.

— Потому что не доказаны экспериментально или это вообще «запрещено» марксистской теорией? — лукаво усмехается старый богослов.