Воскресение в Третьем Риме

В этом пире дорог, в пригороде Третьего Рима я был гостем-уроженцем, не из самых почетных, зато коренным. В шестидесятые годы я постоянно жил в домишке, опустевшем после смерти тети-мамаши. Мои отношения с Кирой разлаживались то и дело, потом вроде налаживались, как ей казалось, но мне от этого не было легче. Я предпочитал приезжать на Арбат из Мочаловки и возвращаться туда, ссылаясь на то, что у меня работа (переводческая), других моих работ Кира не признавала или делала вид, что не признает. Сама Кира после института сразу же устроилась в Институт национально-освободительных движений, сперва переводчицей, потом научным сотрудником, начала работать над диссертацией (что-то об африканском социализме по Леопольду Сенгору или о негритюде), но диссертацию так и не защитила. Главным на работе для нее было общение, нескончаемые разговоры о демократическом социализме в коридорах, за чашкой кофе (интересно было бы подсчитать, сколько этих чашек в день выпивалось и сколько сигарет выкуривалось; для меня демократический социализм – до сих пор запах черного кофе в дыму сигарет). То же самое продолжалось и дома в наших (?) комнатах, включая комнату Полюса. Сюда приходили барды; однажды Кира попыталась устроить у себя в квартире выставку художников-нонконформистов, но этому воспротивилась Клавиша, яростно защищающая покой Платона Демьяновича, и Кире пришлось отступить. Тем более возмущали Киру мои занятия чудотворцевским мракобесием, за которым кроется обыкновенный сталинизм, как она с намеком выражалась после появления фильма «Обыкновенный фашизм». О Чудотворцеве разрешалось говорить в Кириных апартаментах лишь как о жертве сталинских репрессий, хотя шаркающие шаги и диктующий голос Платона Демьяновича можно было расслышать за стеной, когда прерывалось гитарное бренчанье очередного барда. А когда к чудотворцевщине в моих занятиях присоединилась еще и фавстовщина, Кира просто рвала и метала, издеваясь над этим опусом: «Фавстов о Фавсте, или Потомок Фауста», – назвала она мою будущую книгу уверенная, что такая книга не будет напечатана; выход этой книги в свет она восприняла как личную обиду При этом что-то втайне импонировало ей в моих занятиях Фавстовым и новым Платоном, и Кира, может быть, даже поддержала бы меня, если бы в моих трудах не давала себя знать установка на Клавишу, как яростно шептала Кира иногда по ночам.

После смерти Платона Демьяновича кое-что сразу же изменилось. Во-первых, осенью 1972 году вышло «Бытие имени» на французском языке (полный, не всегда удачный, но весьма добросовестный перевод). Во-вторых, Кира узнала о существовании во Франции (и в Европе) некоего таинственного или тайного общества «Verdor», изучающего наследие Чудотворцева в связи с проблемой физического бессмертия и технического воскрешения. Я спросил было в шутку, не означает ли «Verdor» «золотого червя» (le ver d'or), но потом я узнал, что «Verdor» восходит все к тому же monsieur Vedro и должно пониматься как «зеленое золото» – «vert d'or». В структуре общества просматривалось ответвление элементариев; вполне органичен был их интерес и к новому Платону, и к Фавсту, чего Кира не могла не признать. Наконец, в-третьих, Адик Луцкий получил разрешение эмигрировать в Америку и перед отъездом формально развелся наконец с Кирой. Кира сохранила фамилию Луцкая (лишь бы не Чудотворцева) и могла бы стать полной хозяйкой Совиной дачи (уезжая, Адик уступил бы ей свою подмосковную недвижимость), но она категорически настояла, чтобы дача осталась за Адиком. Адик по-своему воспользовался Кириным великодушием, предоставив дачу в полное распоряжение Клавдии, которой после смерти Платона Демьяновича буквально негде было преклонить голову. Кира была задета, но приняла решение Адика как должное. По-настоящему Кира осиротела в 1965 году, когда уехала во Францию и не вернулась провозвестница коммунистического альбигойства Антонина Духова (Антуанетта Луцкая де Мервей). Я уже упоминал, что Антонина умерла во Франции в 1968 году, пятидесяти трех лет от роду, успев подписать протест против советского вторжения в Чехословакию. Думаю, что ближе Антонины у Киры никого на свете не было, но она крепилась и не подавала виду, что одинока. Правда, после развода с Адиком она стала особенным образом смотреть на меня и многозначительно молчать при наших нечастых встречах. Не ждала ли она, что теперь я сделаю ей предложение? Но я сделал предложение не ей.

Благопристойно выждав, когда после смерти Платона Демьяновича пройдет год, я собрался с духом и предложил Клавдии стать моей женой. Помню вопросительно-испытующий взгляд, которым она мне ответила. Потом я неоднократно чувствовал на себе этот взгляд, уверившись, что так она смотрела на меня и раньше, просто я еще не научился придавать значение этому взгляду.

– А вы разве не знаете, что я замужем? – просто, без малейшего намека на заднюю мысль спросила Клавдия.