Воскресение в Третьем Риме

Это было тем более чувствительно для Платона Демьяновича, что к тому времени его жизнь упорядочилась, достигнув некоторого, по крайней мере, внешнего благополучия. Чудотворцев был уже профессором Московского университета; формально его специальностью продолжала считаться античная философия, паче же всего диалоги Платона. Пришлось обзавестись более обширной и основательной квартирой в Москве, где он жил в последний период своей жизни, где я жил с Кирой. Олимпиада не поскупилась на эту квартиру. В конце концов, ее деньги по-прежнему были деньгами Платона Демьяновича, а „Гордеевна“ приносила хорошие, все возрастающие доходы. Олимпиада и сама проживала с гимназистом Павлушей в этой квартире, где Платон Демьянович работал над „Бытием имени“, частенько отлучаясь то в Германию, то во Францию, то в Италию. И летом 1914 года Чудотворцев отправился в Германию, предполагая задержаться там подольше, подальше от ожесточенных нападок на „Бытие имени“ (кажется, нападающие не возражали бы, чтобы смутьян профессор задержался в Германии или остался там навсегда), но пребывание Чудотворцева в его любимом Фрайбурге было сокращено или прекращено угрожающими признаками начинающейся мировой войны.

Эрцгерцог Франц-Фердинанд, наследник престола Австро-Венгрии, был убит 28 июня 1914 года по новому стилю, и сразу же на улицах немецких городов начались антисербские демонстрации (убийцей эрцгерцога был, как известно, сербский студент Гаврила Принцип). Антисербские демонстрации мгновенно перешли в демонстрации антирусские. Дело было даже не только в том, что Россия поддерживала Сербию против Австро-Венгрии и Германии, угрожавших ей. Дело было скорее в том, что в Германии взорвалась исконная тевтонская ненависть к православно-славянскому миру, и в сербах немецкий обыватель видел русских, а в русских угадывал сербов (что недалеко от истины и всегда происходит в моменты исторических потрясений). Но и этим дело не ограничивалось. Главное, на улицы немецких городов хлынула толпа, еще вчера совершенно немыслимая на этих улицах, до абсурда не гармонирующая с патриархальными домами, элегантными и в то же время уютными виллами, утопающими в зелени садов, и, в особенности, с величественной готикой соборов. Непонятно было, откуда взялись на улицах лица, которых еще накануне невозможно было на этих улицах встретить. Нечто подобное Бердяев заметил на улицах русских городов после октябрьского переворота 1917 года: „В стихии большевистской революции меня более всего поразило появление новых лиц с не бывшим раньше выражением. Произошла метаморфоза некоторых лиц, раньше известных. И появились совершенно новые лица, раньше не встречавшиеся в русском народе. Появился новый антропологический тип, в котором уже не было доброты, расплывчатости, некоторой неопределенности очертаний прежних русских лиц. Это были лица гладко выбритые, жесткие по своему выражению, наступательные и активные“. Бердяев мог объяснять это явление войной; проводя, кстати, аналогию с тем же человеческим типом в Европе: „Новый антропологический тип вышел из войны, которая и дала большевистские кадры. Это тип столь же милитаризованный, как и тип фашистский“. Чудотворцев увидел этот тип человека перед мировой войной, которая и была вызвана этим антропологическим типом. Конечно, настоящие бурные демонстрации с криками „Долой Сербию!“, „Долой Россию!“ происходили не в тихих провинциальных городах, а в Берлине, куда Чудотворцев срочно выехал из Фрайбурга, почувствовав, куда ведут события. Но вместо нового антропологического типа Чудотворцев и в провинциальных немецких городах увидел другое явление, куда более зловещее: исчезновение человеческого лица. На улицы немецких городов вышли не люди нового типа, на улицы вышли массы, а у масс лица нет. Лица отдельных индивидуумов, составляющих, нет, не образующих массу ибо масса не имеет образа, расплываются, уничтожаются, и вместо них остается зияющая ревущая пустота, с которой для Чудотворцева начался новый век, наступающий с опозданием, как начинался он раньше календарного срока взятием Бастилии 14 июля 1789 года. Таким образом, девятнадцатый век продлился дольше своего срока ровно на четверть века. Фрагменты той же самой зияющей ревущей пустоты Чудотворцев увидел в первые месяцы мировой войны уже в России, когда начались погромы магазинов и аптек, владельцами которых были немцы. Поистине, массовая пустота интернациональна, и Чудотворцев не имел с ней ничего общего, выделяясь в толпе долговязой фигурой, мешковатой осанкой и беспомощными близорукими глазами за толстыми стеклами очков. „Ich bin mengenunf"aig“, – говорил он по-немецки („Я не пригоден для толпы“).